— К кому? — вежливо рявкнул он, когда я сделала попытку протиснуться в дверь палаты.

— Не волнуйтесь, не к вам, — ответила я столь же любезно.

— Минутку, — он схватил меня за локоть. — К кому?

— К Кусяшкину, — я мило улыбнулась. — Я его сестра. У нас принято болеть всей семьей и обязательно лежать в одной и той же больнице.

— Туда нельзя.

— Я только заглянуть.

— Зачем?

— Соскучилась.

Он задумался, хотя было совершенно очевидно, что делать он этого не умеет. Но, видимо, мой облик — больничный халат, рука на веревочке и тапки, которые были мне на восемь размеров велики, пробудили в нем не то чтобы жалость, но снисхождение к сирым и убогим.

— Пройдите.

Кусяшкин произвел на меня сильное впечатление: он весь был какой-то трубчатый. Трубки торчали у него из носа, изо рта, тянулись к его рукам от капельниц, которых было в избытке. Ужас! Совесть опять схватила меня за горло. Но ненадолго. За спиной я услышала до боли знакомый голос:

— Преступника всегда тянет на место преступления.

Капитан милиции Василий Феликсович Коновалов стоял в дверях палаты, привалившись к косяку и скрестив руки на груди.

— Хотела добить своего убийцу гипсовым кулаком? Правильно. Пока суд да дело, а сейчас он слаб, беспомощен, самое время вершить произвол.

— Вершат правосудие, а произвол творят, — промямлила я, стуча зубами от страха.

— Больше тебе нечего сказать? — Вася отлепился от косяка и сделал шаг вперед. Зачем? Куда он идет?! Что собирается делать?! И я закричала от страха. Акустика в институте Склифосовского всегда была отменной, и покаянное эхо, стукнувшись о потолок, упало к Васиным ногам.

— Вася, любимый, прости!

И он смягчился, хотя вида не подал:

— Любимый? Твоего любимого мне на днях довелось лицезреть. Достойный выбор. Впрочем, при твоих нынешних физических недостатках ты вряд ли можешь рассчитывать на большее. Кстати, если твой рыжий тебя бросит за однорукость и безмозглость, у меня есть на примете нечто еще более противное — Гуся Зацепин, помнишь? Он месяц, как освободился, сексуальный извращенец и тоже инвалид. У него водянка головного мозга. Голова больша-ая, больша-ая, на вас двоих хватит.

— Вася, — я вложила в свой возглас столько мольбы, что и камень бы дрогнул, — Васенька, ну прости меня, дуру, так получилось! Я больше не буду!

— Конечно, не будешь. Я больше близко тебя к МУРу не подпущу. Документы, погоны, оружие сдашь коменданту.

— Ты хочешь отобрать у меня удостоверение?

— Уже отобрал. Оно, к счастью, оказалось в твоей сумке, которую ты подарила уличным хулиганам.

— Хулиганам?! Да они убийцы и грабители!

— Ну уж. Мелкое хулиганье. Даже не потерянные для общества люди, можно за них побороться.

— Они отобрали у меня сумку и толкнули под машину! Это тебе как?

— Я их понимаю. Я бы на их месте…

— Вася!

— Посуди сама, не сделай они этого, мне бы пришлось трясти тебя за ноги вниз головой, дожидаясь, пока из тебя вывалится удостоверение. Из сумки взять проще, тем более что тебя и трясти теперь опасно, еще развалишься.

— Грешно смеяться над больными.

— Я не смеюсь, я плачу. Марш отсюда, и чтоб духу твоего не было у палаты умирающего!

Что мне оставалось? Я поковыляла к себе, размышляя о том, ревнует меня Вася или мне это показалось.