Прохрипев живородное проклятие, я закрыл глаза. Молчать было невмоготу, хотя неосторожный вопрос мог погубить меня. В конце концов, если он давно следит за Вертом, то должен знать, что меня похитили силой, ну и все такое прочее…

— Много людей в замке погибло? — спросил я.

Спина чинца ничего не выразила.

— Кто-либо уцелел? — снова я задал вопрос, чуть не прикусив язык, потому что телегу сильно тряхнуло.

— Не знаю, — снизошел до ответа Го, глянув на меня через плечо. — Это не имеет значения.

— Ага, — пробормотал я, — значит, машину удалось разрушить.

— Это тоже не имеет значения.

— А что имеет значение?! — вспылил я, в глубине души удивляясь своему безрассудству. — До господина Верта теперь не добраться, зря людей положили…

— Изменник несуществен, — ответил Го. — Значение имеешь только ты. Фаланги были посланы за тобой, достойный Таркос.

Сердце мое екнуло, я закрыл глаза и не открывал их, пока не услышал крики гоплитов и свист горелок большого воздушного шара. Мне освободили ноги и отвели в гондолу, а там опять связали.

— Куда теперь? — спросил я чинца. — В Микены?

Го нехорошо улыбнулся.

— Бери выше, — сообщил он, подмигивая. — Тебя ждут прохладные палаты Высокого Дома.

Наверно, мне полагалось закричать от страха или обосраться. Я не сделал ни того ни другого, а просто харкнул чинцу прямо в его раскосые глаза. Терять-то нечего, как ни посмотри! Хуже мне теперь не будет! Но я обольщался…

Глава четырнадцатая

Деяния Лаэртида

Ночь опустилась на холмы, но Одиссей все еще не выходил из шатра Энея. Присевший к костру Арет настороженно прислушивался, чтобы не упустить миг, когда грозно возвысят голоса собеседники. С воинами, что дремали рядом с ним, хлопот он не предвидел. Лишь в одном он троянца узнал, по выправке да по злобному взгляду, которым проводил базилея, когда тот входил к Энею в шатер. Остальные так, сброд, они еще могут орудовать ножами на глухих тропках, а вот для открытой схватки слабоваты.

Но долгая беседа шла в ночной тиши, и гневный крик ее не обрывал.

Поведал сначала Эней, что не таит зла на царя итакийцев — судьба Илиона богами была решена, а люди лишь волю их исполняли. Но все же доведись им встретиться раньше — вряд ли смирился бы он перед волей богов.

Улыбнулся Одиссей и сказал, что молодость хороша своим пылом, а зрелый муж рассудком. Что им теперь делить чужих жен!

Посмеявшись, оба затем возлили вина местным богам, и спросил тогда Эней, что привело базилея к долинам Лациума.

— Что только не вело меня, — со скрытой, горечью промолвил Одиссей. Порой завидовал друзьям погибшим у стен Трои, столь обильны мои злоключения были! Долгие годы не мог вернуться домой, а вернувшись, едва избежал я позора, чуть не явившись на свадьбу жены своей. Кратки были дни пребывания под сенью домашней, рок снова вывел меня на дорогу скитаний. Рассказ о них займет не один день и не одну ночь. Если когда-нибудь время найдешь для усталого путника, много услышишь историй предивных.

— Мне довелось от аэдов услышать песни о гибели Трои, — сказал Эней. Много вранья, но изложено складно. И о твоих странствиях узнал я немало: боги и девы встречались тебе вперемешку, одни чинили препоны, другие зато ублажали.

— Знал бы ты, какая дрянь мне на самом деле порою встречалась! — вздохнул Одиссей.

И он рассказал Энею об избиении женихов, о плавании искупительном и встрече с амазонками, о железном корабле и плавающей горе. О многом поведал, лишь умолчал о том, что правителем стал гадиритов, да и то ненадолго.