И я снова занялся высиживанием. Но я не просто сидел, а внимательно поглядывал на приборы, посмотрел, сколько у нас топлива, какова температура двигателей. Потом я проверил радиовысотомер — полезную маленькую штучку, которая испускает радиоволны и высчитывает высоту по времени возвращения отраженной волны. Такой высотомер нам пригодится, если придется нырять под фронт. Перемена давления сделает обычный высотомер, основанный на измерении давления воздуха, бесполезным.

Похоже, все у этого прибора было на месте и работало исправно. Я выключил его и перенес свое внимание на другие приборы. Я стал присматриваться к тому, как был оборудован «Пьяджо» — и почему. Наваб мог бы себе позволить оборудовать самолет всякими новейшими радарами или радиоустройствами, но на «Пьяджо» их было негусто. Частично это потому, что в Пакистане не было соответствующих наземных установок. Другой причиной являлся тот факт, что всякая навигационная новинка требовала лишнего человека для её настройки и правильного применения. Кен, должно быть, думал, что не следует перегружать машину вещами, которыми он не сможет пользоваться, не отвлекаясь при этом от собственно управления машиной. С моей точки зрения, он был прав: я предпочел бы полагаться на его пилотирование, чем на настройку радара Хертером.

Я подкрутил немного регулятор вентилятора и сел на место. Что-то меня беспокоило последние двадцать минут. Я понял, в чем дело. Шаря по эфиру, я вспомнил, что привык летать с хорошим радиообменом, полной информацией о погоде, что я имел свободу выбора, куда лететь, на какой полет соглашаться, на какой — нет. Этот же полет стал чем-то необычным. А окклюдированный фронт, где он нам ни попадись, мог превратить его в совсем необычный.

30

Приближалось семь часов, когда Кен встал со своего кресла и произнес:

— Проклятая рука.

После этого он ушел в салон и вернулся через несколько минут со свежим кофе, открытой банкой консервированных персиков и ложкой.

— Это все тебе, — сказал он. — Я не хочу есть.

— Спасибо. Как рука?

— Средне.

Лицо его оставалось спокойным, но ему это явно стоило усилий.

— Возьмешь управление, пока я поем?

Он пожал одним плечом и сел в пилотское кресло. Мне подумалось, что лучше ему совсем не браться за ведение самолета, чем вести его вполсилы, однако мне хотелось отвлечь его от боли в руке.

Кен положил правую руку на штурвал.

— Принял управление.

— Передал управление.

Старые летные привычки умирали медленно.

Через некоторое время Кен спросил:

— Какая-нибудь погода была?

— Слышал Мальту. Тебе будет приятно узнать, что мы летим в ясную погоду при западном ветре.

— А о Греции они ничего не сказали?

— Они никогда не говорят. А от Афин мы далековато.

Он кивнул. Сейчас было около 7.00, а прошли мы с полпути. Оставалось ещё миль триста. Я доел персики и пристроил пустую банку на панель управления двигателями.

— Прямо по курсу вижу облако, — объявил Кен.

Я быстро поднял голову. Это ещё не фронт. О нем мы получим предупреждение не от одного облака, пока подойдем к нему с тыла. Но это облако можно было считать за предупреждение.

Это было оторвавшееся кучевое облако, белое и невинное, висящее под нами на высоте примерно в шесть тысяч футов. Мне оно ничего не говорило.

Кен поинтересовался:

— А кроме Афин нам никто не может сказать о погоде в Греции?

— Любой может — если мы свяжемся и попросим.