Прошел уже час. Констанца продолжала говорить. Я ничего не могла сделать, чтобы заставить ее остановиться.

– Мы ничего не приносим в этот мир и ничего не берем из него. Мы с Монтегю собирались завоевать его. Где они теперь, наши победы? У меня нет ничего и никого. Я снова ребенок. Ты видишь – вот мое черное платье, точно то же самое, и черные туфли, и вот мои черные волосы. Все черное. Почему птица в комнате? – закричала она. – Виктория, прогони ее! Поймай ее! Я знаю, ты хочешь оставить меня. Ты хочешь обсуждать меня за моей спиной. Ты не должна так поступать. Первым делом поймай птицу. И быстрее. Выбрось ее за окно.

Она продолжала плакать о птице и через десять минут, когда пришел Френк.

Едва только глянув на нее с порога, он коротко сказал:

– Звони ее врачу. Вызывай его немедленно.

Затем он исчез. Когда я положила трубку и отправилась искать его, он был на кухне. Испуганная горничная собирала все ножи и запирала их в шкафу.

– Френк, что ты делаешь?

– Доктор введет ей успокоительное. Оно скажется. А тем временем ты должна осмотреть и очистить всю квартиру: никаких ножей, никаких барбитуратов, никаких бритвенных лезвий. – Он помолчал. – Она принимает снотворное? Убедись, что ты все спрятала. Обыщи все шкафчики, все ящики. Проверь одежду и все карманы.

– Это необходимо?

– Заверяю тебя, более чем необходимо. Увидишь. Принимайся за дело, а я пока посижу с ней.

Мне потребовалось немало времени, чтобы осмотреть все комнаты, проверить бесчисленные шкафы, ящички и укромные места. Констанца никогда не поощряла посещение своих комнат, считая их своей берлогой, своим царством. И теперь, стоя в ее гардеробе, заставленном шкафами, я убеждалась, насколько Констанца лелеяла прошлое. Платья, которые она не надевала лет двадцать, груды коробок с обувью, перчатки, стопка за стопкой, все тщательно подобранные по цвету. Даже ее свадебное платье было здесь, то легендарное изделие, сохранившее свою вышивку и россыпь бриллиантовых блесток, хотя ткань стала ломкой, как бумага. Оно было в коробке, и, когда я открывала ее, руки у меня подрагивали. Я совершала вторжение и чувствовала себя взломщицей.

Когда я завершила осмотр, врачи уже ушли. Констанцу уложили в постель. Я стояла, глядя на нее. Она лежала неподвижно, как мертвая, с белым, словно наволочка, лицом. На ночной столик я выложила тайные арсеналы Констанцы. Они изымались откуда угодно – точно, как Френк и предполагал, – спрятанные в обуви, завернутые в белье, у задней стенки ящичков, одна смерть за другой. Разные рецепты разных врачей, различные дозировки, разнообразные даты назначений: некоторые из пилюль были выписаны в этом году, другие были более старыми. Самые древние рецепты были выданы в 1930 году.

Нашлось тут и еще кое-что – последнее открытие, тоже маленькое и убийственное. Я нашла его в кармане пальто, давно висящего на плечиках в шкафу. Конверт был надорван; штемпель был американский; содержание было кратким.

«Моя дорогая Виктория, – начиналось оно. – У меня тяжело на сердце. Ты, наверно, забыла своего друга. Знаешь ли ты, как обидно, когда тебе не пишут? Я думаю, что, может быть, я разозлил тебя, когда столько писал о любви, так что сегодня я говорю – я прошу только разрешения остаться твоим другом, как раньше, чтобы мы могли гулять с тобой и разговаривать, как когда-то. Смотри, я посылаю тебе еще одну арифметическую задачку, как и обещал.