|
– Окленд увидел ее слезы. Он вернулся к постели и взял ее руки в свои. – Не плачь, моя милая. Прости, что я так говорил с тобой. Послушай… если это для тебя так важно, я сделаю, как ты хочешь. Я скорее нанесу урон чувствам Констанцы, чем тебе. Черт с ней, с Констанцей! Слушай, я позвоню ей в Лондон. Сегодня вечером я до нее доберусь. Я дам ей отставку. Я скажу, чтобы она не приезжала. Винни приедет; давай, пусть Винни будет крестной матерью.
– Нет, Окленд. Пусть все останется, как есть. – Джейн села. Она вытерла слезы. Лицо у нее оставалось грустным. – Забудь, что я говорила. В любом случае ты прав. Я была глупа и жестока. Я чувствую, что старею, думаю, в этом все дело. Старею и глупею. Мне очень стыдно. Иди… ты опоздаешь на прогулку. – Стареешь? Ты совсем так не выглядишь! – Окленд с легкой укоризной посмотрел на нее. – Ох, Окленд, не ври. У меня есть глаза, и я пользуюсь зеркалом. – Выглядишь ты прекрасно. У тебя густые блестящие волосы. Кожа у тебя мягкая и нежная. Глаза у тебя так и сияют. Я хочу поцеловать их, потому что люблю их, и ненавижу, когда ты плачешь. Ну, теперь ты веришь? Ты почти такая же красавица, как твоя дочь. Джейн улыбнулась: – Окленд, она вовсе не красавица. И оба мы это знаем. Я люблю ее всем сердцем, но факт остается… – Это уже лучше. Так какой факт остается? – Что у нее почти нет волосиков. Факт, что она лысенькая. А так же с красным личиком, особенно когда плачет. И еще она худенькая. Признай это, Окленд. Дочка у нас тощенькая. – Ничего подобного признавать не собираюсь. – Окленд встал. Подойдя к колыбельке, он заглянул в нее. – Она больше не плачет. И вовсе не красное у нее личико. Ушки у нее, словно крохотные раковинки. И у нее ногти на пальчиках. Она может ухватиться за мой палец – чего я ее не заставлю сделать, ибо она может проснуться и поднять рев. И еще… – Он нагнулся. – Что еще? – У нее вроде веснушки. На носике. Как у тебя. И рыжеватые волосики. Он вернулся к постели и взял Джейн за руку. – Обещай мне, что не станешь плакать. – Не могу. Я сентиментальна. Я обязательно буду плакать на крестинах. – Хорошо. Там тебе будет позволено уронить несколько слезинок. Но только несколько. И больше ни одной вплоть до… – Вплоть до чего? – Предполагаю, что до ее свадьбы. Там, кажется, и плачут матери – на свадьбе дочери? – Это будет не раньше чем через двадцать лет… а может, и позже. – Это верно. – Столь долгое время без слез… – Двадцать лет? Двадцать лет – всего ничего. Подумай о том времени, которое имеется в нашем распоряжении. Тридцать лет. Сорок. Дай мне руку. Окленд поцеловал ее в раскрытую ладонь. И сомкнул ее пальцы над местом поцелуя. Он поднял глаза. – Ты знаешь, о чем я думал, когда она родилась? – Нет, Окленд. – Я думал… – Он помолчал. – Я думал обо всем, чего я не успел сделать, что у меня не получилось, обо всем, чего ждала от меня семья. Я думал о своей матери и как я разочаровал ее… – Окленд, ты никогда ее не разочаровывал… – О, и еще как. Но все это не важно – разве ты не видишь? Все это несущественно. Какие бы неудачи ни были у меня в прошлом, я сделал две толковые вещи. Я женился на тебе, и мы создали ее. – Он показал на колыбельку. – Вроде не так уж много. Дети есть и у других. Но для меня это огромное достижение. Я создал нечто… что будет длиться. |
