|
Он заставлял себя вспоминать, что где-то сейчас умирает его невеста; что там, должно быть, осталось совсем уж мало места - одна золотистая сфера, в которой мечутся, словно птицы в клетке, его старые стихи. Однако, прежнего пыла не было - ему мучительно больно было, что этого пыла нет, но он никак не мог перебороть эту ненавистную слабость. И когда вернулась, собиравшая на кухне осколки его жена, когда встала перед ним, подобная неимоверно раздувшемуся карлику Иртвину - тогда он задрожал еще сильнее, и заплакал: теперь и она, и дружки, вновь представлялись ему не несчастными, жалкими созданиями, которых он должен вывести к свету, но могучими демонами, против которых он сам не может что-либо сделать. И жена начала какую-то мучительно-бессмысленную, долго-ругательную, пронзительно-надрывную тираду. Она ругалась без останова минут пятнадцать, а то и полчаса - ее, похожее на разодранный кусок протухшего мяса лицо, покрылось красными и зелеными пятнами: она так разошлась в этих словесных потоках, что в конце концов ей просто не хватило воздуха, и она тоже закашлялась. И Михаил, хоть и не понимал смысла этой ругани (впрочем смысла в ней, так же как и во всех их словах и телодвижениях не было) - но он все равно слушал, и этот поток слов представлялся ему темным, ядовитым потоком, из которого он все никак не мог вырваться, который засасывал его, который впитывался в его плоть - и вот он застонал пронзительно, горестно, и, обхватив голову, прижался почти к самому полу потом, по мере того, как он выкрикивал слова, он в исступлении бился головой о пол:
- Пожалуйста!.. Мне больно!.. Вы же убиваете меня!.. Как же вы не понимаете, что убиваете меня!.. Пожалуйста, пожалуйста - молю вас - не надо больше!.. Пожалуйста, сжальтесь надо мною!.. Любви, любви дайте мне!.. Л-ю-б-в-и!!! - Чего - любви? - зло усмехнулась жена. - Совсем сдурел?!.. Да у него горячка ...! Говорю - скорую надо вызывать - пускай увозят его ...! - Да он же телефон выкинул! - вступился один из дружков. - Так и что же, что выкинул?! К соседям сходи! Вон на верхний этаж сбегай - там все равно эта потаскушка мать-одиночка, только вернулась от любовничка очередного любовничка - не спит небось... - в ее визглявом голосе прорвались завистливые нотки. - Любви ему подавай! Псих! Идиот!.. Да на себя посмотри на кого похож! Любви захотел!.. - Довольно, довольно! - молил он, ударяясь головой о пол. - Нельзя же так дальше!.. Просто нельзя так дальше - понимаете, понимаете?!.. Тут Михаила вновь начал бить кашель, и он содрогался, припав лицом к полу, оставляя на нем кровавые следы - кровь обжигала ему горло; кровь раскаленными лавовыми потоками распирала тела; голова и трещала и гудела вот сейчас разорвется - и он трясся от ужаса, что сейчас умрет. И тогда один из дружков проговорил: - Да хватит же орать - голова трещит, так ее раз так!.. Давайте на мировую - уже утро, верно я говорю?!.. Так надо в киоск сбегать, закупить... - Да какие сейчас киоски работают?! - фурией взвилась на него жена. - Так есть ночной магазин - просто сбегать надо. - вступился другой дружок, осоловевшие глаза которого полыхнули вожделением при мысли о водке. - Вы его пока покараульте - а я мигом. Он просто обходился где-то, обморозился - вот и несет всякое, а как выпьет, так и полегчает. Значит я побегу - бутылку покупаю, а вы караульте. С этим согласились. Дружок быстро собрался, и вышел на лестницу, где по прежнему бушевала снежная буря, и сонмы снежинок, темными вихрями закручиваясь возле единственной лампы, раскачивали ее так, что она того и гляди должна была повалиться на пол. Жена наказала ему побыстрее возвращаться, и захлопнула за ним дверь. Затем, она схватила Михаила за руку и провела на кухню, где на полу еще смердела, острилась несколькими осколками лужа разбитой Михаилом "опохмеловки", а также расползались несколько луж от растаявшего снега. Жена усадила Михаила на стул, сама же села рядом с дружком, и спросила: - Ты на гитаре играть умеешь? - Умею. |
