|
Даже не триллионы и не квинтильоны, а какие‑то немыслимые количества звуковых волн, не сливающихся друг с другом. Потому что ни один звук не умирает, Ситочка. Закричал на охоте пещерный человек – до сих пор кричит; сказал речь Цицерон – и бежит она вокруг света второе тысячелетие. Давно истлели в гробах все великие актеры прошлого и все великие трибуны прошлого, а все когда‑либо ими сказанное еще звучит, и наша с вами болтовня не умрет, а останется в эфире и может быть записана и воспроизведена через тысячу лет. И все это открыл нам амплифер Бергонье, поднявший уровень «вечных звуков» до порога слышимости, до испугавших вас тридцати децибелов.
На этот раз децибелы не испугали Ситу. Крис же внимал с нескрываемой завистью: так свободно он мог разговаривать только у себя в студии записи, да и то разве так! А Вадим, немножко рисуясь – еще бы, ведь он уже был знаком с интонационным богатством великих актеров прошлого, – кратко закончил рассказ. Он упомянул об англичанине Фонда, сконструировавшем прибор для записи неумирающих звуков, о том, как в поисках нового термина соединили два имени – Гришина и Фонда – и как это пополнило международный словарь. Раскройте его на букву «Г» и прочтите: грифон, грифонозапись, грифонограмма, грифонотека и даже грифонология. Так родилась наука, определяющая, кому принадлежит «пойманная» фраза, речь, обрывок разговора, совещания или спектакля. – И учтите, – прибавил Вадим, – грифонотека – это не просто хранилище таких «пойманных» звуков. Это храм, где их извлекают из атмосферы и где священнодействует верховный жрец записи. Крис поморщился: таких шуток он не любил. – Не сердитесь, верховный жрец, – сказала Сита. – Я все поняла. И любопытство у меня не обывательское, а научное. Вы мне поможете. – Как? – удивился Крис. – Интересуюсь рецептами древних забытых блюд. Век семнадцатый или восемнадцатый. Кулинария французских монастырей в особенности. Рецептов тогда не записывали, они передавались изустно. А если звуки не умирают… – Понятно, – сказал Крис. – Можно конец девятнадцатого. Петербургский Донон или московский Эрмитаж. Или, допустим, любительские новации. Есть преинтересные, например «зубрик». Придумал его актер Малого театра Климов… – Читал, – подтвердил Вадим. – В чьих‑то мемуарах упоминается. – А рецепт не упоминается. Попробуйте поймать. Трудно? Крис задумался. – Самое трудное угадать волну. Микрошкала допускает до двухсот проб в минуту. Можно и чаще, но надо прислушаться. А хотите, спросим у него самого? – прибавил он с непонятной многозначительностью. – Как вы сказали – Климов? Сита и Вадим переглянулись: может быть, Крис оговорился? Но он уже встал. – Я не знаю, когда смогу выполнить вашу просьбу, Сита. Но я обязательно ее выполню. И ушел. – Что он хотел сказать? – спросила Сита Вадима. – Может быть, он имел в виду подборку высказываний? – Какую подборку? – Многократные пробы на одной волне. Я у него спрошу вечером. Но ни в этот, ни в следующие дни спросить Криса не удалось. Он был недосягаем. В столовую он не заходил – обеды и ужины доставлялись ему по термоканалам. Когда Вадим звонил ему, автомат, подключенный к телефону, вежливо отвечал, что старший экспериментатор на записи и беспокоить его нельзя. Вадим попробовал зайти сам, но над дверью святилища Криса горел сигнал: «Тихо! Идет запись». Да и дверь не открылась, хотя обычно она открывалась автоматически, как только Вадим подходил к ней вплотную: в ее электронной памяти была его фотокарточка. |
