— Пожалуйста, Ганс. Малисандис — это лучший маг.

— Я думал, что лучший маг — это ты.

— Я имею в виду, в своем деле. Аркала повернулся, чтобы уйти.

— Аркала, подожди. Мне нужно от тебя еще кое-что... я голоден настолько, что проглотил бы храм! Маг обернулся и кивнул:

— Если сыр и хлеб подойдут, я велю прислать их тебе. Вопреки мнению многих Ганс был наделен некоторыми добродетелями. Однако он без колебаний присоединился бы к мнению тех, кто полагал, что терпения среди этих добродетелей не было. Получив совет спокойно дожидаться результатов работы судебного мага Фираки, он сидел в своей камере, изнывая от нетерпения. Синглас принес обед, и Ганс торопливо поел. Через некоторое время он встал и начал мерить камеру шагами. Мысли, словно неуловимые тени, бестолково толпились в его голове. Он думал, прикидывал, копался в себе, выбивал из закромов памяти мельчайшие детали. И при этом был вне себя от долгого ожидания.

Кто-то убил Джемизу и кто-то известил полицию... зная, что Ганс придет туда и будет пойман предположительно с окровавленными руками. Кто-то... черт, кто еще это мог быть как не Катамарка и Йоль. А если это Йоль, то все происшедшее не может быть делом исключительно его рук; он был человеком Катамарки.

Почему они ее убили?

Потому что она узнала что-то такое, чего они не могли позволить ей знать? Это могло быть что-то обличающее, что-то грозившее им разоблачением. Разоблачением со стороны кого? Красных? Стражей закона какого-то другого города? Может, Сумы? Разоблачением со стороны человека, с которым они заключили сделку; например, со стороны Ганса?

«Меня? А что я такого мог... ох!»

А может, то, что она узнала, если, конечно, она и впрямь что-то узнала, ставило под угрозу не их безопасность, но их деловое соглашение с вором Шедоуспаном. Что-то, что могло разъярить или оскорбить его, побудить его расторгнуть это соглашение. Это могло дорого обойтись им, и они, вероятно, постарались не допустить подобного исхода... не зная, разумеется, что соглашение уже расторгнуто, и расторгнуто в ту минуту, когда он понял, что его провели. Задолго до того, как он нашел кольца (точнее говоря, задолго до того, как Глаз привел его к ним), Шедоуспан решил, что последним человеком в мире, которому он отдаст колдовские кольца, будет Катамарка.

Возможно, это и было объяснением трагедии, а возможно, и нет. Быть может, они были преступниками, заурядными и незатейливыми, промышляющими всякого рода безобразиями и здесь, и в других городах, и Джемизе каким-то образом стало это известно, а она была настолько простодушна, что открылась перед ними…

Но зачем было делать это так страшно, так изуверски?

Потому что им доставляло наслаждение проделывать с ней все эти жуткие вещи... заставлять ее испытывать такую нестерпимую боль и так долго? При этой мысли Ганс испытал странный зуд — волосы зашевелились у него на руках. По всему видно, что преступники не спешили со своей кровавой работой, отрезая ей постепенно ушные раковины, и один из сосков, и четыре пальца... не говоря уже о вырванных языке и ноздрях и надругательстве над ее лоном в такой форме, что было невозможно не только смотреть на это, но даже вспоминать... чувственная нежная молодая женщина выглядела после этого так, словно исторгла пятидесятифунтового горного барса.

Желудок Ганса начал бурлить и сокращаться. Он несколько раз торопливо сглотнул, и все же немного горькой желчи излилось из желудка в рот. Глядя в пространство, он с отвращением проглотил ее.

А может, все было не так: не она разузнала что-то, а они хотели получить от нее какие-то сведения. Иными словами, они могли медленно и жутко пытать ее, чтобы заставить ее заговорить, признаться или покаяться в чем-то.