– Пошел к черту, старый козел, – прошипел Званцев, захлопнув за собой дверь подъезда.

Он торопился. Следовало еще заехать в офис, и только потом можно было отправляться на квартиру Сивцова.

Остановив машину у выезда со двора и нетерпеливо сигналя, пока сонный охранник возился, открывая ворота, он в последний раз подверг критическому разбору свой план.

В нем были слабые места, но в целом это было, пожалуй, единственное, что он мог попытаться предпринять. Нечего и надеяться, что с Забродовым можно справиться в ближнем бою. Званцев хорошо помнил ощущение полного бессилия, когда Забродов кулаками и ногами катал его по всему лагерю, как набитое тряпками чучело. Конечно, исповедуемый Забродовым кодекс рыцарской чести не позволяет стрелять в человека из укрытия, но Званцев себя рыцарем не считал – его и из офицеров-то выперли к чертовой бабушке.., благодаря все тому же Забродову, между прочим. Забродову и тому сопляку, который на него настучал, – кажется, его фамилия была Славин. Ну с сопляком-то он посчитался еще тогда, а очередь Забродова подошла только сегодня.

Ворота наконец распахнулись, и Званцев газанул так, что двигатель взревел, как пришпоренный, дорогая импортная резина заревела дурным голосом. Охранник резво сиганул в сторону, автоматически поднял руку в заученном прощальном жесте и испуганно сказал:

– Куда ж ты прешь-то так, мудозвон оглашенный?

Званцев его, конечно, не услышал. Он гнал на Крымский Вал, про себя считая секунды и надеясь только на то, что Лопатин будет добираться до квартиры Сивцова подольше. Добравшись до офиса, в котором не было никого, кроме сонного дежурного да дремавшего за консолью в «прослушке» Муни, он спустился в бомбоубежище, где совсем недавно сидел Балашихин, и вернулся оттуда почти бегом, волоча огромную, тяжелую продолговатую спортивную сумку.

Через минуту его «Мерседес» уже пулей мчался по улице, направляясь к дому Сивцова.

Илларион представил, как все это должно выглядеть в глазах уставшего, измученного тревогой человека: дорого обставленная, но донельзя замусоренная и запущенная квартира, бутылки на полу в прихожей, пробитое пулей зеркало и двое упакованных, как рождественские гуси, людей на диване в гостиной. И среди всего этого – его сын. Есть от чего сойти с ума, подумал Илларион. Он и так неплохо держится…

Илларион Забродов не знал, что Константин Андреевич уже утратил способность к сильным переживаниям: внутри у него все онемело от боли и страха, словно его по уши накачали новокаином.

– Знаете, – сказал ему Илларион, – честно говоря, Я хотел спросить об этом вас.

– А кто вы, собственно, такой? – поинтересовался Лопатин, который уже никому и ничему не верил.

– Ну пап, – сильно дернув его за рукав, сказал Лопатин-младший.

– Подожди, – отстранил его Константин Андреевич. – Вы офицер ОМОНа?

– Да боже сохрани! – воскликнул Илларион. – Что за странная мысль? Неужели похож?

– Похож, не похож… А кто же вы тогда? МУР? ФСБ?

Кто?

– Я пенсионер, – терпеливо ответил Илларион. – А вот вы, судя по манере разговора, следователь, а то и прокурор.

– А это кто? – не обратив внимания на шпильку, спросил Лопатин, указывая на диван.

– А вот это и есть те люди, чьим «гостеприимством» пользовался ваш сын, – любезно пояснил Илларион. – Правда, к сожалению, здесь не все. , – А где остальные? – рефлекторно оглянувшись на входную дверь, спросил Лопатин.

– Иных уж нет, а те далече, – туманно пояснил Илларион.