А ещё вонь… Я прекрасно помнил запах «вытяжки», и этот был похож, вот только чуть-чуть изменился. Совсем как тогда, в палатке у того пухлого лекаря, когда он меня мазал тем дерьмом.

— Да твою же…

Я не смог договорить, потому что и это мне далось с трудом.

— Сын мой, — рядом показался отец Афанасий, — Надо потерпеть.

Я скосил глаза. Старик и так был лысый до этого, а здесь даже в свете звёзд было заметно, что у него всё лицо опалено. От бороды и усов не осталось и следа, а его щёки покрывали свежие волдыри. Один глаз был прикрыт свежей повязкой, но Афанасий улыбался.

— Символ повесили на тебя, только так мы смогли его утихомирить, — прошептал священник.

Его…

Да жжёный псарь!

Мне не надо было объяснять, кого он имел в виду. Опять Одержимый попытался взять контроль над телом.

— Что… слу… случилось? — я разлепил губы, чувствуя, что они стали единой коркой.

Старик пригнулся, и я понял, что он едва расслышал.

Но как в прошлый раз, выяснять полдня, что со мной произошло, я не хотел. В Пробоину всех вокруг, на хрен лишние уши…

— Что со мной… случилось?

— А-а-а… — священник хотел задумчиво поскрести бороду, но его ногти прошлись по волдырям на подбородке, и старик вздрогнул.

— Как по мне, так по тебе, вылунь, самое малое конница пробежалась, — послышалось весёлое от Хомяка, а потом его лицо появилось надо мной, — А, чушка, живой!

Я попытался улыбнуться, но мне показалось, что от трещин в губах всё тело рассыплется.

Судя по бликам сбоку, многие в отряде светили пирусными фонариками. Да я и так, если честно, чувствовал близость огненных камней и патронов с красными задками — их было много, а значит я находился в целом отряде, вооружённом магострелами.

Лицо Хомяка всё ещё было в синяках, и даже ночная темнота не могла скрыть этого. Но он счастливо улыбался опухшими губами, будто это не его этой ночью мутузили полицейские.

Тут же склонился и Сивый. Белобрысому тоже ночью досталось, но парень всё равно счастливо лыбился.

— Судя по вони, Рыжий, эта конница ещё и обделала тебя от всей души! — он заржал, но сам скривился от боли, — О-о-ох.

— Если кому-то что-то не нравится, могут лечиться чем хотят!

Я повернул голову и заметил среди незнакомых солдат того пухлого усача, лекаря из рекрутского лагеря. Ну да, толчковый пёс опять меня измазал целебным дерьмом.

Прикрыв глаза, я облегчённо выдохнул. Так даже лучше, что я был без сознания — по собственной воле я бы не позволил…

Но как же задолбал меня этот мир! Где нормальные госпитали, в которых если меня пичкают дерьмом, я никогда об этом не узнаю?! Где блондиночки-медсёстры, у которых груди рвутся из натянутых халатиков в мои раскрытые объятия…

Перед глазами почему-то стояла Эвелина. В этом чёртовом мире одни только брюнетки, от которых одни только проблемы.

— Нэриумно-тхэлусную вытяжку себе и Царская-то Гвардия не всегда позволить может, а вы мне тут… — обиженно вещал лекарь.

— Да он всё этим дерьмом своим лечит, — пожаловался кто-то из солдат, — Заболел у меня, значит, зуб…

По рядам прошёлся громкий стон отвращения, а потом волна смеха. И всё это под возмущённые возгласы лекаря: «Святые Привратники, с какими дремучими чушками мне довелось служить!»

— Эй, вылунь, — послышался весёлый шёпот Сивого у самого уха, — Мы эту мазь «высряжкой» называем. Намажешься, и сразу чувствуешь себя чуть ли не Подлунным…

— Я ж не заставляю вас её жрать, недолунки драные! — возмущение целителя было очень искренним, — И это при том, что эффект будет гораздо лучше, если употреблять эту мазь…

— А ты?! — вдруг вырвалось из толпы, — А ты сам-то употреблял?

— А-а-а!!! Да пошли вы в Пробоину, чушки необразованные!

Это не вызвало ничего, кроме нового взрыва хохота…

А я так и пялился на багровый купол.