— И ты впрямь решила сделать на этом прибыль? Вычесывать семена из хлопка — работа не из приятных.

— У меня всегда найдутся женщины, желающие уйти с еще более мерзкой работы, — сказала Амат. — Думаю, мы сможем помочь друг другу.

— А если я соглашусь, — продолжил Марчат, неожиданно смягчившись и сворачивая с проторенной колеи, — будет ли это значить, что ты меня простила?

— По-моему, прощения изжили себя, — ответила она. — Мы заложники собственного долга. Вот и все.

— Ладно, бывают ответы и хуже. Что ж, по рукам. Эпани составит договоры. Отнести их в твое гнездо разврата?

— Да, — ответила Амат. — Было бы замечательно. Спасибо, Марчат-тя.

— Это меньшее, что я мог сделать, — отозвался он и допил остывающий чай. — И скорее всего, наибольшее. Мой дядя едва ли оценит этот жест. В Гальте дела ведут отнюдь не так тонко, как в городах Хайема.

— Потому, что ваша культура только-только вылупилась, — заявила Амат. — Когда у вас за плечами будет тысяча лет Империи, вы будете глядеть на мир иначе.

Марчат кисло посмотрел на нее и налил себе еще чая. Амат подвинула к нему свою чашку, и он наклонился, чтобы ее наполнить. Носик чайника звякнул о тонкий фарфор.

— Будет война, — проговорила Амат после долгого молчания. — Между моим народом и твоим. Рано или поздно будет.

— Гальт — странное место. Я так долго там не был, что не знаю, впишусь ли теперь. Мы неплохо преуспели в войнах. За последнее поколение почти вдвое расширили пахотные земли. Веришь ли, у нас есть места, не уступающие городам Хайема. Только мы добиваемся этого самыми безжалостными и бесчеловечными методами. Тому, кто не бывал в Гальте, не понять. Там совсем иначе, чем здесь.

Амат приняла позу настойчивости, дожидаясь ответа на свои слова. Марчат испустил долгий свистящий вздох.

— Да. Когда-нибудь будет война. Но не при нашей жизни.

Амат жестом поблагодарила его за слова. Марчат повертел в пальцах чашку.

— Амат, перед уходом… возьми письмо. Я написал его, когда думал, что ты вот-вот огласишь обвинение, что Гальт и меня ожидает расплата. Хочу, чтобы оно было у тебя.

У него, как у мальчишки, все отпечаталось на лице. Амат недоумевала, как он мог быть таким осторожным и хитрым в делах и таким неуклюжим в любви. «Если он сейчас продолжит, — подумала она, — то потом предложит мне работу в Гальте». И ей, несмотря ни на что, будет жаль отказаться.

— Пусть пока полежит у тебя, — сказала она. — Я заберу его в свое время.

— И когда же?

Амат мягко ответила, стараясь его не обидеть и в то же время выразить печаль. Уж очень много оба потеряли…

— Потом. Когда закончится война. Тогда и отдашь.

Ота спал и видел себя в людном месте — не то на углу улицы, не то в бане, не то на складе. Вокруг царило оживление, разговоры прохожих сливались в приятный гул. Вдруг он оторопел: в толпе ходил Хешай-кво и говорил, как живой, но все же был мертвым. Во сне это не на шутку пугало.

Ота вскочил, хватая ртом воздух. Кругом было темно, как в погребе. Только когда сердце немного успокоилось и прошла одышка, скрип корабельных досок и стук волн в борта напомнил ему, где он находится. Ота прижал ладони к глазам, пока в них не замелькали круги. Снизу Мадж что-то пробормотала сквозь сон.

Трюмная кабинка была крошечной — высоты едва хватало для двух гамаков, не говоря о том, чтобы встать в полный рост, — и такой тесной, что, разведя руки, можно было коснуться противоположных стен.