– Ба! Декорация, – усмехнулся он. – Страницы не разрезаны. Громкое название, выбранное для прославления убогих преступлений Джона Уильямса! Джек Кетч кое-что отсюда позаимствовал. Эй!…

Один ящик стола был слегка выдвинут, и детектив заметил, как внутри что-то блеснуло. Вытащил из нагрудного кармана носовой платок, намотал на руку, открыл ящик…

Там на красном лоскуте лежал длинноствольный револьвер с рукояткой из слоновой кости, несколько крупных стеклянных пуговиц, пара золоченых кисточек от аксельбантов, дешевые часы.

– Убийца, – заключил Банколен, – вернул свою добычу.

Толбот шмыгнул мимо него и уставился в ящик.

– Да ведь это же… вещи шофера! – пробормотал он и, как бы совершенно отчаявшись, сунул блокнот в карман.

Банколен осторожно приподнял конец красного лоскута, испачканного снизу черноватой грязью. Под ним лежала большая фотография Смайла, мертвого шофера, в боксерских трусах и перчатках. Лицо злобное, бешеное, напряженные черные мышцы лоснились над перчатками. В углу размашисто было написано: «Искренне Ваш Дик (Киллер) Смайл, Нью-Йорк, 27 августа».

– Значит, телохранитель, – промычал Банколен, – бывший боксер…

Детектив замолчал, вдруг застыл, судорожно сжав в кулак руку, в глазах его вспыхнул страшный, хорошо знакомый мне свет прозрения. Свет мгновенно погас, Банколен слегка пожал плечами, с сухой улыбкой отвернулся. Но я, стоя за столом с зеленой лампой, знал, что он раскрыл дело.

– Я все это забираю, – сказал Толбот, осторожно завернул вещи в платок и вытащил из ящика. – Это означает одно, – лихорадочно продолжал маленький инспектор, – убийца захватил господина аль-Мулька, забрал у него ключи и в любой момент может войти в дверь с переулка. Но зачем, зачем?… Если бы мы чуть раньше пришли…

Банколен задумчиво покачал головой:

– Не уверен, что мы бы успели, инспектор. В любом случае…

Он окинул взглядом стол, оглянулся на саркофаг, подошел к нему, потрогал древнее дерево и, как бы по наитию, открыл деревянную крышку.

– Ничего внутри нет, – констатировал он, закрыв крышку и оглянувшись с насмешливой улыбкой. – Я так и знал, что нет, только вас хотел успокоить. Да-да. Как только появляется саркофаг, воспитанная на художественной литературе фантазия немедленно подозревает наличие внутри хорошего свежего трупа, фактически чего угодно, кроме мумии. – Француз задумчиво оглядел комнату, устремил взгляд на ближайший из четырех бронзовых фонарей, висевших в добрых пятнадцати футах над нашими головами. – Жуайе, – сказал он, вытянув шею, – У вас тут нет, случайно, стремянки?

– Пардон? – переспросил Жуайе. Банколен указал на фонарь.

– Вот, – объявил он тоном знатока, – редкий образец старых бронзовых изделий Вагуляна-Кинвица позднего периода. Хочу поближе посмотреть. Принесите-ка мне стремянку.

– Шутка зашла чересчур далеко, старина! – воскликнул сэр Джон. – Мы целый день терпим ваши дурачества. Теперь прекратите молоть чепуху и…

– Вам известно, что я не шучу, – спокойно отвечал детектив. – Кроме того, если вы не интересуетесь бронзовыми изделиями Вагуляна-Кинвица, то я интересуюсь.

Жуайе исчез в направлении спальни и вновь появился, таща огромную шаткую лестницу. Он установил ее под фонарем и придерживал, пока Банколен поднимался. Мы слышали высоко в темноте, где трудно было бы что-нибудь разглядеть, как детектив постукивает по фонарю, изумленно прищелкивая языком.

– Большая редкость, – провозгласил он, продолжая читать бредовую сложную лекцию, но спустился со стремянки с очень серьезным лицом.

Пока Жуайе уносил лестницу, снова подошел к столу, принялся открывать ящики, перебирая их содержимое.