Если последний и беспокоил Данан по ночам, об этом мог рассказать только Жал. Но он не увлекался пересказами их личной жизни, и Хольфстенн невольно испытывал к эльфу уважение. С Редгаром у Данан толком ничего не было, но все знали, чего там должно было быть. Жал молча принимал их с чародейкой связь, яснее которой, на вкус Хольфстенна, было не найти, и ничего не выносил из шатра.

Влияние Темного архонта на Данан и без разговоров было очевидным и гораздо более значительным, чем на Дея и Борво. Может быть, в самой малости, осторожно думал гном, это и хорошо: без настойчивых уговоров «колдуна труполюба» Данан, наверное, еще бы долго побаивалась применять заклинания, которые в последние недели стали сами собой разуметься. А недавно среди заклятий появились и первые более или менее прочные барьеры из школы Чар. Данан не рисковала ставить их на ночь для всего лагеря, но на свой шатер ставила исправно и вроде имела первые успехи.

Борво стал неожиданным товарищем для Эдорты: он был отличным партнером в дружеских поединках. Они принимались за ратное дело каждый вечер после того, как обсуждение хроник и древних песен об архонтах сходило на нет. Борво, однако, давал понять – он метит не только в товарищи, и, руководствуясь тем, что Эдорта не отталкивала его бесповоротно, пока не форсировал.

Надо же, думал Хольфстенн, оглядывая высокорослых путников перед собой. Все они были не такими, какими он встретил их. Где мальчишка переросток, мечтавший о славе героя, каким Борво был прежде? Нету, вместо него все такой же молчаливый, но надежный товарищ, которого теперь парочкой заклятий не напугаешь до дезертирства. Он будет ненавидеть магию, но смолчит, стерпит и примет все, что придется, если это обеспечит победу. Диармайд из вечно неунывающего балагура превратился в законченного самоеда, и Стенн всерьез опасался, что он так и не сможет по настоящему пережить гибель наставника, хотя, если подумать, именно к этому моменту наставник его и готовил. А Данан? Где та маленькая девочка, которая, замерев на керумской площади в Сухих Подворотнях, ждала, когда командор возьмет её за руку?

Нет их больше. Ни одного. С того самого дня, как, потеряв Реда, они вступили в Талнах.

Даже эльф, вон, и тот другой, усмехнувшись подумал гном. В Талнах зашли с одним, а теперь путешествуют – ну совсем уж с другим. Это, наверное, и правильно: Фирин был с ними недалеко от гномов Таз’Гарота, Жал – заходил к гномам в Руамард. Прежде они были на севере, теперь на юге. Все меняется, думал Стенн, продираясь вслед за остальными по наклонной тропе вверх, к воротам подгорной крепости. И это хорошо, потому что сейчас они – кучка растерянных путников, оглушенных своей беспомощностью, озадаченных обязанностями, отягощенными страхами. Растерянные путники – не самое плохое, что может произойти, у них есть хоть какой то мизерный шанс помочь миру спастись от Пагубы. У наивных идиотов нет и этого.

Хольфстенн так задумался, что, отсчитывая шаги под ногами, не заметил, как процессия замерла. Больно стукнувшись лбом о ламмеляр идущего впереди Борво, Хольфстенн поднял голову, потер глаза:

– Чего там? – успел он выговорить, когда голос Дея настиг его откуда то спереди:

– Мать честная, – выдохнул лейтенант и тут же набросился на встречного знакомца. – Что ты… как ты… ТЫ ЗДЕСЬ?!

«Да кто там?!» – проворчал в усы Стенн, проклиная рост гномов.

– О, – с мягким придыханием ответил знакомый мужской голос, и Хольфстенн перестал дергаться.