Спокойствие не покинуло Педро:

— А что, собственно, случилось? Почему вы хрипите?

— Нас могут разоблачить… Кое-кто подозрительно на нас косится.

— Но при чем здесь я? Людей убивали вы. Зверствовали вы. Преступник вы, а не я.

Миллер яростно прохрипел:

— Так просто вы от меня не отделаетесь, Педро! Мы теперь накрепко повязаны…

Капитан что-то прикинул:

— Что же вы предлагаете?

— Бежать.

— Кругом вода. Разве вы располагаете способом ходить по морю аки по суху?

— Скоро пришвартуемся в Нильсене.

— В Нильсене мне приходилось бросать якорь с «Кондором», трущоб там хватает, есть где спрятаться… Но все-таки Нильсен — это не стог сена, а мы — не иголка. А кроме того, мы даже не знаем, в чьих руках город… — Педро перехватил вопросительный взгляд Миллера и пояснил: — Вчера мне один матросик шепнул, пока вы всем заливали баки о своих лагерных похождениях, что они получили по рации интересные сведения: кое-где на берегу произошли волнения, немцы сброшены в море.

— У нас нет выбора. На «Пенелопе», если узнают правду, нас живьем сожрут.

Капитан рывком поднялся:

— Вся ваша Европа — котел кипящий. Довольно с меня этого мира приключений. Буду пробиваться домой.

Миллер умоляюще прижал руки к груди:

— Послушайте, Педро, и я с вами, ладно?

— Вы слишком заметный сувенир, чтобы брать вас с собой, — бросил капитан.

— Вы же знаете, меня там ждут… А ваш риск будет хорошо оплачен.

— Ладно, черт с вами! Я привык рисковать. Всю жизнь этим занимаюсь.

Дверь кубрика распахнулась. На пороге стоял капитан «Пенелопы» — свежий, подтянутый, улыбающийся.

— А, вы уже не спите? — сказал он. — «Пенелопа» сейчас бросит якорь в Нильсене. Мы дадим вам одежду поприличней, — обратился он к Миллеру, — а потом, если не возражаете, позавтракаем на берегу всей командой. Я получил радиограмму, Нильсен свободен. Заодно отпразднуем и это событие. Хотя, возможно, сведения не точны. Я знаю близ порта чудесный кабачок…

— «Якоб»? — спросил Педро.

— Он самый. Вишу, вы бывали в Нильсене?

— Приходилось.

— Ну как, договорились? — спросил капитан «Пенелопы».

— Сколько дней вы намерены пробыть в Нильсене? — спросил Миллер.

— Дня три-четыре, пока примем груз пива.

— Мы не хотели бы стеснять вас в течение этого времени, — произнес штурмбанфюрер.

— Да о каком стеснении идет речь, черт побери?! — воскликнул француз. — Можете располагать «Пенелопой», как своим собственным домом.

— Нет, мы хотим на эти дни перебраться на берег.

— Лишние люди на борту во время погрузки всегда мешают, знаю по себе, — поддержал его Педро.

— Делайте как знаете. — Француз махнул рукой, сдаваясь.

Они вышли на палубу.

«Пенелопа» по дуге входила в бухту. Нильсенский порт еще спал. Застыли портальные краны, врезанные в бледное небо, массивное здание таможни, служебные постройки. Вдали виднелся шпиль ратуши, наполовину скрытый утренним туманом.

Миллер с надеждой вглядывался в берег, ища флаг со свастикой, но его не было.

Судно, застопорив ход, приближалось к причалу.

— Пожитки здесь оставите? — спросил француз.