Пока мы шли по розовому саду, я часто останавливалась, чтобы собрать с цветов японских жуков. В этом году их была уйма. Мистер Марсден едва управлялся с ними с помощью опрыскиваний, чистки и ловушек.

Кевин выбрал для меня розу темно-малинового цвета, переходящего в черный у основания лепестков, и принялся за прекрасную речь, но укололся о шип, и комплименты перешли в проклятия. Я засунула розу за ухо – в моем платье не было петель для пуговиц – и подумала, что только любовь может подарить малиновую розу краснолицей женщине.

– Какое сегодня число? – спросила я.

Кевин принял свой проколотый большой палец от губ и задумался.

– Первое августа?

– Ты говоришь как будто наугад.

– Тогда второе августа. Почему ты считаешь?

– Ты понимаешь, что мы должны вернуться через несколько недель? Я очень не хочу уезжать.

Кевин взял меня за руку. Некоторое время мы шли молча.

– Тебе не придется уезжать, Энн.

– Может быть, твоя мать наймет меня посудомойкой?

– Я не шучу.

Он остановился перед резной каменной скамейкой. Она стояла в тени японского клена. Изящные остроконечные листья были вырезаны так же тщательно, будто выполненные по нефриту и сердолику.

– Я хотел сказать тебе... – продолжал Кевин. – Давай присядем.

– О, разве она годится для такого рода разговора? – легкий тон, который я хотела придать своему голосу не получился. Мое дыхание участилось, а сердце готово было выпрыгнуть.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Кевин.

– Что?

– Ты знаешь – постоянные колкости, укусы во всем, что ты говоришь. Чего ты боишься?

– Людей. Мир. Мне кажется, что таким образом я защищаю себя.

Глаза Кевина оставались серьезными и ласково-сосредоточенными, такими, какими я их любила видеть. Он наклонился вперед. Его локти уперлись в колени, а руки были свободно переплетены.

– Я почти решил не возвращаться к преподаванию этой осенью, Энн.

– Но у тебя контракт.

– Не очень этично извещать их так поздно, – признался Кевин. – Но ты знаешь, что, как только я сделаю это, найдется полсотни кандидатов на преподавательское место. Они без труда найдут мне замену. На мне лежит ответственность и здесь, а эту брешь не так-то просто будет закрыть. Мать и отец ничуть не станут моложе. Я хочу, чтобы они имели то, что заслужили, пока они могут радоваться этому, – спокойствие на душе, досуг, общество людей, которых они любят.

– Это благородное чувство.

Кевин засмеялся.

– Ты опять за свое, – сказал он любовно. – Ты не сможешь обидеть меня, дорогая. Я знаю, мое решение отчасти глупо. Но зачем мне убивать себя, когда в этом нет нужды. Пробиваться сквозь грязь и слякоть, копаться в кипах листов, исписанных неуспевающими недоумками, которые не знают, как писать на их собственном языке. Я предпочел бы посвятить время тем исследованиям, о которых всегда мечтал, быть свободным от гнета расписаний и академических обязанностей. Это самая лучшая из всех возможных сфер, если ею интересоваться, и я был бы дураком, если бы отказался от этого.

В установившейся вслед за этим тишине не было слышно ни единого звука, кроме музыкального шуршания листьев над головой. Теплый ветерок, отягощенный запахом роз, щекотал мою кожу. Каменные стены дома были покрыты позолотой солнечного света. Покинуть это место означало оставить здесь частицу себя.

– Я не могу возразить тебе, – произнесла я наконец.