– Поздравляю вас с окончанием, ребят! – вместо приветствия выдает Александр Васильевич и поднимает ладонь. На нем – футболка с логотипом тяжеловесной бряцающей группы, которую Димка все обещается послушать, но вечно забывает; у бедра болтается железная цепь, уходящая в задний карман джинсов. Понятно, чей образ так старательно копирует Ада, добавляя в него щепотку индивидуальности.

С тех пор как дочь вернулась, Александр Васильевич ожил. На своих огромных крыльях – которые, по мнению Димки, Ада не утратила – она принесла папе потерявшееся счастье. И целый ворох бесконечных извинений.

– Спасибо, Александр Васильевич! – хором отзываются Димка, Тоха и Роза и, видимо одновременно почувствовав в груди щекочущее тепло, заливаются смехом.

Димка не может понять, откуда берется эта спонтанная радость, но он ловит ее, такую непрочную, и сохраняет на полках памяти, откуда без сожаления сбрасывает фрагменты, которые раньше казались нужными. Вроде алгебраических выражений, многощетинковых червей и морфологического анализа причастий.

– Задолбались мы, если честно, – говорит Тоха, зачесывая длинные патлы пятерней назад. Он виновато приподнимает плечи, мол, пытался отыскать в закромах памяти слово поприличнее, но нашлось только «задолбались». – Весь год для класснухи – дебилы дебилами, зато под конец – гордость и радость ее.

– А ты, стало быть, не хочешь быть радостью и гордостью? – уточняет Александр Васильевич.

– Да манал я это три раза! – честно отвечает Тоха, вновь приподнятыми плечами извиняясь за просторечие. – Это Димка – радость и гордость, будущий медалист, училкин любимчик. Мне этого ярма не надо.

– Ты только что сказал «ярмо»? – удивляется Димка, прекрасно понимая, какое созвучное слово Тоха так умело заменил. Но тот явно доволен придумкой и почти застенчиво скребет ногтями за ухом, усмехаясь уголком рта.

– В любом случае поздравляю! – повторяет Александр Васильевич и треплет Аду по плечу, а она бросает на него слегка виноватый взгляд из-под длинных ресниц: наверняка хочет так же выбегать из школы, размахивая сумкой, а не плестись из управления с огромной, заметной даже со стороны тяжестью в душе. Она молчит, выжатая реальным миром, но старается улыбаться – с папиной поддержкой.

– Ты как? – участливо обращается к ней Роза. Светлые брови приподнимаются печальным уголком, а серые глаза блуждают по бледному лицу Ады.

– Как видишь, не померла, – отрезает Ада и, поколебавшись, добавляет, усмиряя своего внутреннего колючего (а может, даже сверхскоростного) ежа: – Просто устала постоянно отвечать на одни и те же вопросы. Одни и те же. Меня будто пытаются поймать на вранье, а я не понимаю зачем. Еще и журналисты эти с дурацкими гнилыми заявлениями. Наслушаются бабку – и я у них мразь неблагодарная. А то, что она меня за волосы таскала, могла книжкой приложить, – это так, ерунда, многим хуже живется, нашла на что жаловаться. – Ада вытирает слезу основанием ладони и тихонько шмыгает носом.