Айзек Марион. Тепло наших телТепло наших тел - 1
Приемным детям, чьи имена я никогда не забуду
Ты знал, о Гильгамеш, Чего я жажду — Припасть к источнику бессмертия. А значит, мертвые восстанут из гробниц, Из тюрем узники, Нечистые — из прегрешений. Мне кажется, что поцелуй любви Губителен для плоти. Один лишь только путь есть к вечной жизни. Ее невыносимо провести Меж увядающих цветов, Прощальных криков, Простертых рук загубленных надежд. Герберт Мейсон, "Гильгамеш: пересказ в стихах" «…» Эпос о Гильгамеше, Таблица 2 Строки 147, 153, 278, 279
ШАГ ПЕРВЫЙХочу
Мертвым быть не так уж плохо. Я сжился со смертью. Извините, представиться не могу. У меня больше нет имени. У нас их почти не осталось. Мы теряем имена, как ключи, забываем, как годовщины. Кажется, мое начиналось с "Р". Не помню. Смешно, а ведь когда я был жив, то забывал чужие имена. Мой друг М говорит, что, когда ты зомби, все смешно. Вот только не улыбнуться. Ведь твои губы давно сгнили и отвалились. Красавчиков среди нас не водится, хотя время пощадило меня гораздо больше, чем некоторых. Не знаю, как давно я умер, но разложение все еще на ранней стадии. Серая кожа, трупный запах, запавшие глаза — и все. Я мог бы сойти за живого, которому пора в отпуск. Даже одет прилично. При жизни я был бизнесменом, банкиром или брокером. Как минимум — офисным мальчиком на побегушках и с амбициями. Одет я очень неплохо. Черный костюм, серая рубашка, красный галстук. М иногда над ним насмехается. Тычет пальцем в мой галстук и где-то в животе производит глубокий, рокочущий, полупридушенный смех. Сам он ходит в дырявых джинсах и простой белой футболке. На эту его футболку страшно взглянуть. Ему стоило бы выбрать не такой маркий цвет. Одежда — наша любимая тема для взаимных подначек, ведь только она и связывает нас с теми, кем мы были раньше, прежде чем стать никем. Некоторым не повезло, они одеты безлико. Шорты и толстовка. Юбка с блузкой. Тогда мы просто гадаем. Ты была официанткой. Ты — студентом. Ничего не припоминается? Нет, ничего и никогда. Настоящих воспоминаний не осталось ни у кого из моих знакомых. Только смутные образы, нутряное чувство чего-то давно утраченного. Тусклые контуры былого мира, привязчивые, как фантомные боли. Мы узнаем плоды цивилизации: дома, машины, общий пейзаж, но нам самим среди всего этого нет места. У нас нет истории. Мы здесь и сейчас. Год за годом мы — то, что мы есть. Никто не жалуется. Не задает вопросов. Как я сказал, не так уж это и плохо. Мы только кажемся безмозглыми. Но это не так. Ржавые поршни разума все еще крутятся и приводят в движение шестерни — такие истертые, что снаружи практически ничего и не заметно. Мы мычим и хмыкаем, пожимаем плечами, киваем, а иногда даже удается что-нибудь произнести. Не так уж это отличается от жизни. Все-таки очень жаль, что мы позабыли имена. Из всех наших потерь эта самая печальная. Моего мне просто недостает. Имена остальных я оплакиваю. Я бы очень хотел полюбить их, но мы даже не знакомы.
Мы живем в аэропорту на окраине большого города. Здесь наш дом, и нас тут сотни. Не знаю, когда и как мы сюда пришли. Нам, конечно, не нужен ни кров, ни тепло, но иметь крышу над головой приятно. Иначе пришлось бы бродить где-нибудь под открытым небом, и — почему-то — это было бы чудовищно. Наверное, такая она и есть — окончательная смерть. Когда кругом пустота, не на что посмотреть, не к чему прикоснуться, только ты — и разверстая пасть небес. Безграничное, абсолютное ничто. Думаю, мы здесь уже очень давно. Мое тело еще не разложилось, но среди нас есть и старцы, мало чем отличающиеся от скелетов, с иссохшими, как будто вялеными телами. |
