Сумерки заполняются нежными, ласковыми аккордами, и одинокий голос Фрэнсиса Альберта Синатры эхом отдается в пустых коридорах.

Летом случается чудо… когда небо в лазурной тиши…

Динамики шипят и трещат, искажают звук и иногда глохнут. Игла прыгает. И все же впервые за многие годы застывший воздух аэропорта полон музыки.

На пути к залу прилета, где их ждут новые коробки и новые мотки скотча, дети пробегают мимо бледной фигуры, ковыляющей по коридору. Она бросает взгляд на живых детей, но не пускается в погоню. В последнее время ее все меньше терзает голод. Совсем не так, как когда-то.

Она провожает детей взглядом, пока те не поворачивают за угол, и бредет дальше. Сама не знает, куда и зачем, но в конце коридора ее ждет какое-то белое свечение. Очень красивое. Она ковыляет вперед.

Летом случается чудо… ты сияешь в свете луны… ты влюбляешься, ты влюбляешься… ты хочешь рассказать всему миру…

Она выходит в зал ожидания у выхода номер 12. Здесь все залито утренним солнцем. Что-то не так, как всегда. Стекло, смотрящее на взлетную полосу, заклеено маленькими фотографиями. Кто-то налепил их скотчем в пять рядов — длинная полоса бежит от стены до стены.

Летом случается чудо… но не с каждым. Но если оно случится… да, если оно случится.

Зомби с опаской приближается к фотографиям и замирает перед ними, слегка разинув рот.

Девочка лезет на яблоню. Мальчишка поливает брата из шланга. Женщина играет на скрипке. Пожилая пара нежно обнимается. Мальчик с собакой. Плачущий мальчик. Крошечный спящий младенец. Одна фотография мятая и затертая — семья в аквапарке. Мужчина, женщина и маленькая белокурая девочка, с улыбкой щурящиеся на солнце.

Зомби смотрит на этот загадочный коллаж. Ее бейджик так ярко блестит на солнце, что болят глаза. Много часов она стоит неподвижно. Потом медленно делает вдох. Первый вдох за многие месяцы. Ее обмякшие пальцы подрагивают в такт музыке.

— Р.

Открываю глаза. Я лежу на спине на красном одеяле, подложив руки под голову, и смотрю в ясное летнее небо.

— Что?

Джули пододвигается поближе.

— Как тебе кажется, мы еще увидим летающие самолеты?

Некоторое время я молча думаю, пытаясь поймать в фокус крошечные молекулы, плавающие в моих глазах.

— Да.

— Правда?

— Может, не мы. Но наши дети — обязательно.

— Думаешь, мы многое сможем сделать?

— В смысле?

— В смысле, что мы сможем вернуть? Ведь даже если совсем избавиться от чумы… думаешь, когда-нибудь мы сможем восстановить все, как было?

По небу мечется одинокий скворец, и я представляю, что за ним тянется белая полоса — затейливый росчерк на любовной записке.

— Надеюсь, что нет.

Некоторое время мы молчим. Мы лежим на траве. Неподалеку нас терпеливо дожидается старый помятый "мерседес", тихонько бормоча остывающим мотором. Джули зовет его Мерсиком. Кто эта женщина, лежащая рядом? Настолько полная жизни, что способна поделиться ею с автомобилем?

— Р, — говорит она.

— Да.

— Ты уже вспомнил свое имя?

Мы лежим на склоне холма на обочине разбитого шоссе, а птицы и насекомые исполняют камерные вариации на тему шума дорожного движения. Я слушаю эту ностальгическую симфонию и качаю головой:

— Нет.

— Ты ведь можешь придумать себе новое. Выбирай любое. Какое хочешь?

Я обдумываю эту возможность. Мысленно листаю справочник имен. Запутанные этимологии, мертвые языки, устаревшие значения — все это по традиции передавалось из поколения в поколение. Но я — новая глава. Чистый холст. Я могу положить в основание моего будущего любую версию истории — и я выбираю самую свежую.