— Ну, разумеется. Я вообще-то ужасно миролюбивый человек. К тому же на сопротивление сил у меня уже не осталось. Черт возьми, тебе совсем необязательно был посылать за мной машину.

— Я подумал, что так будет лучше. Шелдон, неужели ты так и не понял, не допер своим умом, что мы, полиция, собирались наведаться к Джимми Вайолету? Тем же вечером, но попозже? Имея для этого все необходимые документы и полномочия, основываясь на собранных нами уликах, в число которых вошел, кстати, даже тот твой фильм… Шелдон, ты слышишь меня?

Я прислушался.

— Я слышу сирены, — сказал я.

— Наверное, это пожарные. Но лейтенант Роулинс тоже скоро подъедет. Жди его там.

— Есть, сэр. Не думаю, что тут нужны пожарные. Пожар уже почти догорел.

— Пожар, — ласково возразил Сэмсон, — только начинается.

И он повесил трубку.

Интересно, что он хотел этим сказать? Я погрузился в раздумья.

А сказать он хотел то, что собирается засадить меня за решетку.

Именно такое ощущение возникло у меня после прибытия Роулинса и его напарника, молоденького сержанта. Во всяком случае, Билл объявил мне о том, что я арестован.

О формальной стороне дела позаботились лишь после того, как они — в сопровождении по меньшей мере полудюжины полицейских машин — прибыли во владения Джимми Вайолета и созерцали следы недавнего разгрома. И после проведения положенных в таких случаях полицейских действий, фотосъемки, сбора и изъятия вещественных доказательств — и бандитов — все благополучно завершилось.

Весело улыбаясь, Билл объявил мне, что я арестован, а затем извлек из кармана свою маленькую карточку и прочитал по ней:

— Мистер Скотт, я должен сообщить вам, что у вас есть право хранить молчание. Все сказанное вами может быть использовано против вас в суде… — и так далее, до самого конца.

Когда он закончил, я сказал:

— Ты, наверное, шутишь..

Он улыбнулся.

— Что ж, ладно, — сердито прорычал я в ответ, — значит, я арестован. Но не шей мне дело, ты, грязная крыса, я все равно не сяду. Черт, я сознаюсь быстрее, чем ты, скотина, доберешься до прокурора…

Я прервал свою тираду и улыбнулся. А затем, уже безо всякого рыка сказал:

— Билл, вообще-то я тут уже не при чем. И свободен как птица. Ты ничего не сможешь мне сделать, ничего.

— Правда?

— Это просто замечательно. Я уже сам во всем признался! И не какому-то там лейтенанту, а самому капитану “убойного” отдела. Этой грубой скотине. Он оказывал на меня давление, намеренно запутывал и незаконно принуждал к даче показаний. Он не объяснил мне ни одного из моих прав — зато перечислил все то, на что я прав не имею. Он творил явное беззаконие. Так что снимай с меня наручники, и я пойду.

И я ушел. Но в сопровождении Билла и сержанта.

Его напарник вел машину, а Роулинс сидале рядом со мной на заднем сидении. Наручники он с меня снял — разумеется, инициатором этой шутки тоже был он сам. Вообще, у Роулинса очень извращенное чувство юмора. Я это уже понял. Но он был совсем не так уж плох. Потому что, когда мы уже проезжали по Сансет, направляясь в сторону магистрали на Голливуд, он сообщил мне весьма обнадеживающую новость.

До этого он два или три раза звонил Сэмсону из дома Джимми Вайолета, и в последний раз, сказал Билл, всего через минуту после того, как Сэм получил некую информацию. Сведения, которым было суждено стать заключительным аккордом в расследовании этого дела.

Один из осведомителей отлично справился со своей работой. Местонахождение Кермита Ванды и его жены было установлено.

— Я просил у Сэма разрешения, — продолжал Роулинс, — арестовать их на обратном пути.