Та Сонька убежала из дому, в чем была, потому как у нее с собой был только пакет, и деньги она доставала прямо из него, никаких кошельков. И пакет этот таскала с собой даже в ванную и туалет. Не иначе, что-то сотворила! Рожа у нее — в темноте встретишь, упадешь со страху…

Тут Зофья, уже перебравшая меру, начала поносить Соньку, которая и жлобиха, и грабительница, а может, убивица…

Собравшись уходить, Касьян заметил, как ему усиленно мигает бомж Федя. Он вроде бы и пил поменьше, и глаза у него были пока ясные.

Они вышли в комнату с раскладушкой. Федя почти со слезами пояснил, что Сонечка здесь спала, бедняжечка, он ей койку уступил. Федя считал себя интеллигентным человеком и гордился этим. Он рассказал, что у Сонечки были доллары, и немало, потому что она как-то подарила ему пятьдесят баксов.

Дальше Федя рассказал, как сосватал ее художникам, а пришел один Кирилл… Но от Кирилла Соня ушла и больше не пришла.

Федя к ним заходил, ему показалось, они живут… Федя замялся… ну, как бы семьей. Она у него, у Кирилла, жила долго. И иногда даже Феде давала деньги… А Кирилл не дает. Он вообще людям не сочувствует и никого не уважает. Когда Федя попросил его показать портрет Сони — ее уже не было: то ли он ее выгнал, то ли она сама ушла, — так Кирилл сказал: еще чего! И закрыл перед ним дверь.

И вообще, Федя думает, что смерть Макарыча — хороший был дед, сам не пил, а всегда угощал и в долг давал, — на руку Кириллу. Он Макарыча не терпел, говорил, что он вонь и пьянь разводит.

Касьян прервал его:

— А ты знал, у кого эта Соня еще жила?

— Слышал… — ответил Федя с какой-то опаской, — у какого-то миллионера-художника, Макарыч шепнул, Маринова что ли…

— Что ты еще слышал?

Федя заметался, но все-таки выложил, что устроил ее к нему Макарыч.

Касьян оставил Феде визитку, сказав, что если девица появится, немедленно сообщить ему. Ей же ничего не говорить об этом. Вообще последить за квартирой Кирилла. Кто приходит, когда уходит… Федю ждет вознаграждение, потому что это — работа.

Тот влетел на крыльях в свою конуру, лихорадочно соображая, как ему лучше выполнить эту «работу»… Он решил сидеть в маленьком дворике напротив, скажет, что врачи велели ему дышать воздухом, у него сердечные приступы, а он человек бедный, может позволить себе лишь такой курорт.

Федя взял табуретку и уселся во дворике. Около него тут же стал гужеваться народ. Выпив «партейного», «сексот» поручил слежку знакомым, пообещав хорошую бутыль от мента.

Услышав потом немало интересного, Федя не знал, что делать: то ли звонить Касьяну и рассказывать все байки местных алкашей, то ли повременить.

Пока он не звонил, сомневался…

А Касьян прибыл к «великому» Марьянову. Представился тот как Иоанн Михайлович, сказав, что можно просто Иван (на самом деле Марьянов и был Иваном, но со временем и «величием» стал Иоанном).

Мастерская Истинно Великого Художника, каким он себя считал, была в два этажа, со стеклянной высоченной стеной. Стены были завешаны собственными габаритными произведениями в роскошных рамах. Портреты красивейших женщин и знаменитейших людей. Детей, старух, уродов и прочих на его полотнах не было.

Среди прочих красовался автопортрет самого Иоанна с опущенным долу взглядом — он был похож на художника Кипренского.

Касьян понял, что номер пустой, потому что если Сонечка и была здесь, Марьянов не стал бы «красить» ее портрет.

Весьма изысканный, но весь как бы траченный молью, Марьянов, одетый в бархатный домашний пиджак на шнурках (кажется, в давние времена такие пиджаки называли шлафроками, а витые петли — бранденбурами…), вызывал стойкое неприятие.