|
- Я ведь терпеливый, - пробормотал он. Начальник, не такой терпеливый, как комиссар, не скрывал своего неудовольствия. - И это продолжается... - начал он. - Двадцать лет, патрон. Несколько минут спустя Мегрэ возвращался к себе в кабинет, довольный тем, что сохранил спокойствие и хорошее настроение. Он снова открыл дверь к инспекторам, потому что не любил вызывать их по внутреннему телефону. - Жанвье! - Я вас ждал, шеф. Мне только что позвонили... Он вошел в кабинет Мегрэ и закрыл за собой дверь. - Неожиданное событие... Манюэль Пальмари... - Что, неужели исчез? - Убит! Получил несколько пуль в своем инвалидном кресле... Там находится комиссар XVII округа. Он и сообщил в прокуратуру. - А Алина? - Кажется, это она позвонила в полицию. - Поехали. Дойдя до двери, Мегрэ вернулся, чтобы взять с письменного стола запасную трубку. Пока маленькая черная машина, которую вел Жанвье, поднималась по Елисейским полям, залитым ярким светом, на губах Мегрэ играла легкая улыбка, а в глазах сверкал всё тот же блеск, появившийся с самого его пробуждения. Однако же в глубине души у него таилась если не грусть, то, во всяком случае, какая-то тоска. Смерть Манюэля Пальмари была не из тех смертей, которые повергают общество в траур. Горевать вроде некому. Кроме, может быть, - и то не наверняка - Алины, которая жила с ним вот уже несколько лет и которую он подобрал на тротуаре, да нескольких жуликов, всем ему обязанных. Однажды Манюэль рассказал Мегрэ, что в детстве он пел в церковном хоре в родной деревне, такой бедной, что молодые люди уже в пятнадцать лет уезжали оттуда, чтобы избежать нищеты. Он слонялся по набережным Тулона, где позднее его могли видеть в качестве бармена и где он быстро понял, что женщины представляют собой капитал, дающий большие проценты. Были ли у него на совести преступления? Некоторые на это намекали, но доказательств тому не было, и в один прекрасный день Пальмари стал хозяином "Золотого бутона". Он считал себя ловкачом и действительно до шестидесяти лет так хорошо лавировал, что ни разу не был осужден. Конечно, он не избежал пули, но в своем инвалидном кресле, среди книг и пластинок, радио и телевидения, сохранил любовь к жизни и питал, как подозревал Мегрэ, еще более страстную и нежную любовь к Алине, которая называла его папой. - Зря ты, папа, принимаешь комиссара. Знаю я этих шпиков, они мне здорово насолили. А этот не лучше других. Вот увидишь, когда-нибудь он обратит против тебя все, что у тебя выпытывал. Случалось, что эта девица плевала на пол у ног Мегрэ и потом с достоинством удалялась, покачивая своим крепким задом. Не прошло и десяти дней с тех пор, как Мегрэ был на улице Акаций, и вот он снова ехал в тот самый дом, в ту же квартиру, где, стоя у открытого окна, вдруг интуитивно понял то, что позволило ему мысленно воссоздать преступление зубного врача, жившего напротив. Перед домом он увидел две машины. Полицейский в униформе стоял у двери и, узнав Мегрэ, отдал честь. - Пятый этаж, налево, - прошептал он. - Знаю. Полицейский комиссар, некий Клердан, стоя в гостиной, разговаривал с толстеньким человечком, очень светловолосым, взъерошенным, с белой, как у младенца, кожей, с голубыми наивными глазами. |
