|
Томпсон пожимает плечами. У него изможденный вид. - Если в первый день Нового года мы прекратим отапливать жилую палубу и умудримся протянуть до лета, у нас может хватить угля, чтобы идти под паром в свободных от льда водах… ну… шесть дней? Пять? Крозье снова кивает. Это практически смертный приговор его кораблю, но необязательно - экипажам обоих кораблей. Из темного коридора доносится шум. - Благодарю вас, мистер Томпсон. Капитан снимает свой фонарь с железного крюка, выходит из озаренной отблесками огня жаркой котельной и шлепает по воде в темноте. Томас Хани ждет в коридоре; свеча у него в фонаре еле горит в спертом воздухе. Он держит перед собой лом, словно мушкет, и еще не открыл замкнутую на засовы дверь мертвецкой. - Спасибо, что пришли, мистер Хани,- говорит Крозье плотнику. Не вдаваясь в объяснения, капитан отодвигает засовы и входит в выстуженную кладовую. Крозье невольно поднимает фонарь и светит в сторону кормовой переборки, где сложены шесть мертвых тел, закутанных в парусиновый саван. Груда шевелится. Крозье ожидал этого - ожидал увидеть движение крыс под парусиной,- но он осознает, что видит также сплошную шевелящуюся массу крыс и поверх парусинового савана. Над палубным настилом на добрых четыре фута поднимается куча из сотен крыс, которые все борются за возможность подобраться к окоченелым трупам. От крысиного писка здесь чуть уши не закладывает. Другие крысы шмыгают под ногами у него и плотника. «Спешат на пиршество»,- думает Крозье. И нисколько не боятся света фонарей. Крозье направляет луч света на стенку корпуса, поднимается по чуть наклонному (из-за легкого крена судна на правый борт) палубному настилу и идет вдоль изогнутой, немного завалившейся вперед стенки. Вот оно. Он подносит фонарь ближе. - Гореть мне в аду и болтаться на виселице,- говорит Хани.- Прощу прощения, капитан, но я не думал, что лед так скоро сотворит такое. Крозье не отвечает. Он приседает на корточки, чтобы получше рассмотреть погнутые доски обшивки. Они здесь сильно выпирают внутрь, выступая почти на фут из плавно изогнутой стенки борта. Доски последнего внутреннего слоя обшивки потрескались, и по меньшей мере две из них сорвались с гвоздей с одного конца. - Господи Иисусе Всемогущий,- говорит плотник, приседая на корточки рядом с капитаном.- Этот чертов лед, твою мать, он просто жуть какая силища, прошу у капитана прощения, сэр. - Мистер Хани,- говорит Крозье, выдыхая облачко крохотных ледяных кристаллов, которые, искрясь в свете фонаря, оседают на уже обледенелые доски,- что-нибудь, кроме льда, могло причинить такое повреждение? Плотник разражается смехом, но тут же умолкает, осознав, что капитан не шутит. Глаза у него округляются, потом прищуриваются. - Еще раз прошу прощения, капитан, но если вы имеете ввиду… это невозможно. Крозье молчит. - Я имею в виду, капитан, первоначально корабль имел трехдюймовую обшивку из лучшего черешчатого дуба. А для этого путешествия - в смысле, для ледового плавания, сэр,- ее толщина была удвоена двумя слоями тикового дерева, по полтора дюйма каждый. И тиковые доски пущены по диагонали, сэр, что придает обшивке еще большую прочность, чем в случае, если бы они располагались горизонтально. Крозье разглядывает сорванные с гвоздей доски, стараясь не обращать внимания на море крыс за ними и вокруг них, а равно на царапающие и чавкающие звуки, доносящиеся от кормовой переборки. - Вдобавок, сэр,- продолжает Хани хриплым от холода голосом, выдыхая облачко пара, отдающее ромом и мгновенно замерзающее на морозе. |
