|
Он помнит, как стоял там, глядя на огни деревни, в то время как последний скудный свет зимних сумерек погас в небе и окрестные холмы обратились расплывчатыми, черными, безликими громадами, не знакомыми маленькому мальчику, и наконец даже родной дом, видневшийся на окраине селения, утратил четкость очертаний в сгущающемся мраке. Крозье помнит, как пошел снег, а он все стоял там один в темноте за каменными овечьими загонами, зная, что получит взбучку за опоздание, зная, что чем позже он вернется, тем сильнее будет взбучка, но все еще не находя в себе сил двинуться на свет окон, наслаждаясь тихим шумом ночного ветра и мыслью, что он единственный мальчик - возможно даже, единственный человек,- который сегодня ночью здесь, среди открытых ветрам, посеребренных инеем лугов вдыхает свежий запах падающего снега, отчужденный от горящих окон и жарких очагов, ясно сознающий себя жителем деревни, но не частью оной в данный момент. Это было глубоко волнующее, почти эротическое чувство - тайное осознание отъединенности своего «я» от всех и вся в холоде и темноте,- и он испытывает его сейчас, как не раз испытывал за годы службы на разных полюсах Земли. Кто- то спускается с высокой торосной гряды позади него. Крозье выкручивает фитиль до упора и ставит масляный фонарь на лед. Круг золотистого света имеет не более пятнадцати футов в диаметре, и по контрасту с ним темнота за его пределами кажется еще непрогляднее. Стянув зубами и бросив под ноги толстую рукавицу с правой руки, теперь оставшейся лишь в тонкой перчатке, Крозье перекладывает багор в левую руку и вынимает из кармана шинели пистолет. Он взводит курок, когда хруст льда и скрип снега на склоне торосной гряды становятся громче. Он стоит в густой тени айсберга, загораживающего лунный свет, и может различить лишь смутные очертания громадных ледяных глыб, которые словно шевелятся и подрагивают при мерцающем свете фонаря. Потом какая-то мохнатая расплывчатая фигура движется вдоль ледяного выступа, с которого он только что спустился, всего в десяти футах над ним и менее пятнадцати футов к западу от него - на расстоянии прыжка. - Стой,- говорит Крозье, выставляя вперед тяжелый пистолет.- Кто идет? Фигура не издает ни звука. Она снова трогается с места. Крозье не стреляет. Бросив длинный багор на лед, он хватает фонарь и резко поднимает перед собой. Он видит пятнистый мех и чуть не спускает курок, но в последний момент сдерживается. Фигура спускается ниже, двигаясь по льду быстро и уверенно. Крозье возвращает ударник затвора в прежнее положение, кладет пистолет обратно в карман и, все еще продолжая держать фонарь в вытянутой вперед руке, приседает на корточки, чтобы поднять рукавицу. В круг света входит леди Безмолвная, похожая на округлых очертаний медведя в своей меховой парке и штанах из тюленьей шкуры. Капюшон у нее надвинут низко на лоб для защиты от ветра, и черты затененного лица неразличимы. - Черт побери, женщина,- тихо говорит он.- Еще секунда - и я пустил бы в тебя пулю. Где ты, собственно говоря, пропадала? Она подступает ближе - почти на расстояние вытянутой руки,- но ее лицо по-прежнему скрыто в густой тени капюшона. Внезапно по спине Крозье пробегают ледяные мурашки - ему вспоминается бабушкино описание прозрачного черепообразно-го лица привидения-плакальщицы под складками черного капюшона,- и он резко поднимает фонарь. Лицо молодой женщины вполне телесно, в широко раскрытых темных глазах отражается свет фонаря. Вид у нее бесстрастный. Крозье сознает, что ни разу не видел на лице эскимоски никакого выражения - разве только слегка вопросительное. Даже в тот день, когда они смертельно ранили ее мужа, или брата, или отца, и она смотрела, как мужчина умирает, захлебываясь собственной кровью. Неудивительно, что люди считают тебя ведьмой и библейским Ионой в женском обличье,- говорит Крозье. |
