Это началось так: сначала прислушалась к голосу (ведь я не знала кто говорит, вместо лица — пятно) и — о удивление — слова подтверждали голос, человек говорил то и так. И — удивленье третье — и мысль была та. Так я Вас, в постепенности, узнала.

Разве дело в E. Z. Всё — повод к сущности, и подчеркнуто дважды литературные прения!

Мне больно, друг, и так как мы когда-то были мы, возвращаю Вам Вашу долю — нет, всю боль! — потому что она не делится.

(Нужно думать — этого письма не послала. Во всяком случае, никогда на него не получила ответа.)

Мур — 22-го августа 1928 г.

— Почему небо так не шумит? (О море.)

Письмо Али про Мура

Вчера мы (мама, Мур и я) были на Grande Côte, на поездке до St. Palais, и пешком оттуда. В поезде Мур сидел очень важно, и от удовольствия жевал свой собственный язык. В лесу он говорил, что запах там соснённый, пил молоко и спрашивал, скоро ли поедем обратно (из-за поезда!). До Grande Côte шел хорошо, а там от восторга лег на живот перед самым казино’м и стал орать нечеловеческим голосом, болтая ногами. Наконец, по зыбучим пескам дошли до свободного местечка (было воскресенье, и много народу) и стали Мура кормить. Он один жевал как целое стадо коров. Посреди еды он вдруг сказал d’une voix lugubre: — «Мама я хочу», и т. д. Я жертвенно, при всем честном народе, его посадила. Потом мама, которой, как известно, никогда на месте не сидится, решила лезть на дюны — чтобы оттуда полюбоваться чудесным видом. И мы полезли. Я, за мной Мур, за ним мама. Я его тащу, мама пихает, мы все ссыпаемся. Ну, наконец влезли. Стоим, смотрим вниз, и вдруг кто-то произносит: — Il est six heures moins dix, a наш поезд — без пяти. Мчимся. Мур летит с нами и невинным голосом спрашивает, стоит ли наш поезд, не уехал ли он, и что наверное он давно уехал. (А он — последний!) Мама шипит (keucht!) — Молчи, Мура! — Наконец прибегаем. Садимся. Ждем 25 мин. Едем. Приезжаем.

Рукой Мура: — Милый папа, я был на Грандкот.

Мур

и Аля

21-го августа 1928 г., понедельник

Понтайяк

Мур — 24-го августа

Местный праздник, иллюминация пляжа, фейерверк. Я до последней минуты не хотела идти, в последнюю минуту решила, Аля, обидевшись по недоразумению, улеглась в постель, я пошла, в конце ежевичной дорожки — остолбеневаю: — «море огней» — огня — огонь и огни в море (бенгальские). Чувствую, что сейчас пройдет и бегу обратно за Алей. Мур не спит, шипя и кипя вытаскиваю обоих из кроватей. — Где коляска? — В сарае, а ключ у хозяйки, а хозяйки нет. Мур выкатывает глаза: — «Но сейчас ночь! Она страшная!» и, уже в дверях: — Почему у меня так живот дрожит? (трясется). Аля взваливает его на плечи, мчимся. — Куда, куда? — Смотреть фейерверк. — Оно страшное? Оно с бородой? —

— Что это? Это — звездочки? — Да, звездочки, ракеты! — Нет, это не ракеты (NB! теннис) — это ведь звездочки! — Это всё игрушечки? Это ёлка? Полное волнение, сна никакого. (Десятый час. Всегда ложится в 71/2 ч., 8 ч.) На пляже и над — весь Понтайяк. Конкурс сюсеток (кто скорей дососет и тоньше обсосет), жюри — священник. Сажаю Мура на каменный край пляжа. — Я никогда не пойду домой, я никуда не пойду, всё буду гулять и гулять. (Раньше, еще дома: — Будем смотреть фейерверк.