Усталая донья Лукреция прилегла на диван в гостиной: она все не могла прийти в себя. Мерзавец Фито Себолья больше не переступит порога этого дома. Она спрашивала себя, стоит ли рассказать обо всем Ригоберто, когда ночную тишину разорвал пронзительный вопль. Он долетел из кухни. Донья Лукреция вскочила и бросилась на крик. Распахнув дверь в белоснежную кухню — изразцы на стенах поблескивали в ослепительно ярком свете, — она застыла на пороге. Дон Ригоберто щурился на полоску света между гардинами. Он видел: Хустиниана, брошенная навзничь на сосновый стол, из последних сил отбивалась от пьяного сластолюбца, который слюнявил ее поцелуями, издавая нечленораздельные звуки, по всей вероятности означавшие сальные комплименты. В дверях виднелся размытый силуэт доньи Лукреции. Ее оцепенение вскоре прошло. Дон Ригоберто едва не задохнулся от восторга при виде дивной красавицы, которая, словно фурия, бросилась на Фито Себолью, схватив первое, что попалось под руку — большую скалку, и принялась колошматить его, выкрикивая оскорбления:

— Подлец, развратник, бесстыдник, трус!

Она наносила удары без всякой жалости, не глядя, по голове, по заду, по спине, не давая своей жертве возможности защититься. Дон Ригоберто слышал, как захрустели кости незадачливого насильника, когда он, сраженный ударами и хмелем, замахнулся на обидчицу обеими руками, поскользнулся и растекся по полу, как разбитое яйцо.

— Бей его, бей, что ты стоишь! — кричала донья Лукреция, опуская скалку на опавшее тело в синем костюме, а он все пытался подняться, закрываясь от ударов руками.

— Хустиниана стукнула его по голове табуреткой? — Дон Ригоберто не поверил своим глазам.

Стукнула, и не один раз, а целых три, так что пыль стояла столбом. Она поднимала табуретку над головой и со всей силы обрушивала ее вниз. Дон Ригоберто любовался стройной фигуркой в синем форменном платье, высоко вздымавшей свое страшное оружие. «Аяяяяяяй!» поверженного Фито Себольи звенело, как тимпаны. (Но не разбудило ни мажордома с кухаркой, ни Фончито?) Фито обхватил руками окровавленную голову. Он даже потерял сознание на несколько мгновений. Но тут же пришел в себя под злобные вопли женщин:

— Кретин, пьяница, изверг, педик!

— До чего же сладка месть, — рассмеялась донья Лукреция. — Мы вытолкали его через черный ход, на четвереньках. Так и уполз на карачках, представляешь? Причитая: «Ах, моя головка, ой, что они со мной сделали!»

Тут сработала сигнализация. Поднялся страшный шум. Но ни Фончито, ни мажордом, ни кухарка так и не проснулись. Разве такое возможно? Нет. Но это было бы очень кстати, подумал дон Ригоберто.

— Мы кое-как выключили сирену, заперли все двери и снова включили сигнализацию, — рассказывала донья Лукреция. — Постепенно нам обеим стало получше.

Нужно осмотреть раны Хустинианы. Негодяй порвал ей платье. Девушка рыдала, не в силах справиться с собой. Бедняжка. Поднимись донья Лукреция в спальню, она не услышала бы криков: ведь мажордом с кухаркой так и не проснулись. Подлец запросто мог бы обесчестить беззащитную жертву. Донья Лукреция обняла Хустиниану, попыталась утешить:

— Все позади, он ушел, не плачь.

Девушка дрожала в ее объятиях — так близко она казалась совсем юной — и безуспешно боролась с рыданиями.

— Мне было ее так жалко, — призналась донья Лукреция. — Этот скот не только порвал на ней одежду, но и избил.

— Он получил по заслугам, — торжественно заявил дон Ригоберто. — Позорно бежал, окровавленный и униженный. Отличная работа!

— Посмотри, что он с тобой сделал, мерзавец.