|
Все они претендуют на нашу свободу, наши желания. Я готов признать, что, в плане эстетическом, религия — в особенности католицизм с его величавыми соборами, обрядами, литургиями, облачениями, шествиями, иконографией и музыкой — может подстегнуть воображение и породить греховные помыслы. Но у каждой Церкви есть свои цензоры, комиссары, фанатики, и инквизиция со своими крюками и дыбами. И все же, если бы не религия с ее запретами и посмертным воздаянием, мир чувственных желаний никогда не достиг бы таких высот, на которые он поднимался в иные эпохи. И это не пустые слова: согласно результатам небольшого исследования, проведенного мною на собственный страх и риск, люди чаще занимаются любовью в религиозных странах, чем в секуляризованных (в Ирландии чаще, чем в Англии, в Польше чаще, чем в Дании), в католических чаще, чем в протестантских (испанские и итальянские показатели намного превышают немецкие и шведские), а женщины, воспитанные в монастырских школах, куда более сведущи, изобретательны и раскованны, чем их сверстницы, получившие светское образование (Роже Вайян подробно описал этот феномен в книге «Холодный взгляд»). Лукреция не была бы моей Лукрецией, на протяжении десяти лет дарившей мне днем и ночью (преимущественно ночью) неизъяснимое наслаждение, если бы ее детские годы не прошли среди монашек обители Святого Сердца, убежденных, что сидеть раздвинув колени — страшный грех. Христовы невесты не только обладали обостренной чувственностью, но и оказались весьма искушенными в любовной казуистике и сумели преподать своим воспитанницам историю плотских утех, начиная с самой Мессалины. Да благословит их Господь!
Итак? На чем мы остановимся? Насчет тебя, дорогой коллега (еще одно тошнотворное словечко), ничего не могу сказать. Я же полагаю, что религиозные запреты могут стать источником изысканных наслаждений даже для такого пресыщенного и капризного ценителя, как я. Что же касается институализации чувств и веры, то я остаюсь их непримиримым противником. С Церковью я дел не имею, но с интересом наблюдаю ее жизнь со стороны, подмечая все, что может служить пищей для моих фантазий. Не скрою, меня восхищают князья Церкви, ухитрявшиеся не посрамить пурпурных мантий, даже запятнав их спермой. На страницах одной из моих тетрадей можно отыскать портрет такого кардинала, созданный великим Асорином: «Утонченный скептик, втайне он смеялся над бесконечной глупостью человеческого рода, готового платить звонкой монетой за этот блистательный фарс». Возможно, писатель имел в виду кардинала де Берни, французского посланника в Италии, который в восемнадцатом столетии наведывался вместе с Джакомо Казановой к двум монашкам-лесбиянкам (смотри «Воспоминания» последнего) и по недоразумению принял в Риме маркиза де Сада, когда тот, изгнанный из Франции за вольнодумство, путешествовал по Италии под именем графа Мазана. Но что я вижу? Ты зеваешь? Ну конечно, все эти имена — Айн Ранд, Вайян, Асорин, Казанова, Сад, Берни — для тебя не более чем бессмысленный набор звуков, так что я почту за благо поскорее закончить свое послание (не беспокойся, отправлять его в мои планы не входит). Дай тебе бог еще кучу завтраков и постеров, ротарианец.
Посреди влажной ночи, наполненной отдаленным шумом моря, дон Ригоберто пробудился в холодном поту: полчища крыс, заслышав колокольчики брахманов, сбегались в храм Карниджи в поисках съестного. Огромные котлы, жестяные миски и деревянные лохани уже наполнили их любимым блюдом: сиропом из папайи вперемешку с мясным фаршем. Алчные зверьки проникали в храм через лазы в мраморных стенах, проделанные ими самими или выдолбленные благочестивыми монахами. Расталкивая друг друга, они пробивались к угощению. Вскоре крысы заполонили просторное помещение храма и набросились на еду; они принялись лакать сладкое питье и жевать мясо, а самые наглые норовили вцепиться острыми белыми зубами в голые человеческие лодыжки. Монахи смиренно сносили жестокие укусы: ведь крысы — воплощения пропавших людей. |
