В конце зала ковер кончился, началась лестница, которая шла то вверх, то сворачивала в сторону. Я начала считать, потому что поняла – это семижды семь по семь ступеней, которые должны привести нас в Храм Молитвы под самым верхним шпилем.

Адам взял меня за руку. Мы поднимались медленно, почти лениво, и снова мне показалось, что я нахожусь во сне. Никто из нас не произнес ни слова, никто не выказал желания остановиться и передохнуть. Минута шла за минутой, а мы все поднимались и поворачивали, поднимались и поворачивали. Про себя я считала: "Триста тридцать четвертая… тридцать пятая… тридцать шестая…"

До нас донесся звук молитвенного пения. Еще семь ступеней, и вот мы у арки, ведущей непосредственно в Храм Молитвы. Храм был небольшим, квадратным, не более дюжины шагов в длину и ширину. Мы стояли за спинами семи лам, которые на коленях склонились перед Буддой. По их одеждам я поняла, что в середине – верховный лама Чома-Ла, а остальные – монахи, следующие в иерархии непосредственно за ним. Каждый из них находился в чем-то вроде углубления в широкой каменной ступени перед помостом, на котором восседал золотой Будда. Статуя была в человеческий рост, правая рука поднесена к самому телу – туда, где сердце. Она была сложена в горсть пальцами вверх.

Продолжая тихо петь, верховный лама, не поднимаясь с колен, обернулся в нашу сторону, затем встал на ноги и отошел в сторону. Сложив ладони вместе, он поклонился нам. И тут я заметила, что то, что сначала сочла за углубления, было не просто углублениями, а двойными ложбинками дюймов по шесть, а то и больше. Их оставили на камне колени тысяч монахов, непрестанно молившихся перед Буддой на протяжении последних столетий.

Адам сжал мою руку, я вспомнила указания Вернона Куэйла, и мы вместе двинулись вперед, поднявшись на высокую степень, где на коленях стояли ламы, пройдя по обе стороны того углубления, где только что находился верховный лама, и подойдя к пьедесталу.

В золотой ладони лежал молочно-белый камешек, по форме немного напоминающий фасолинку и величиной с последнюю фалангу моего мизинца. Я тяжело сглотнула, потому что нежелание дотрагиваться до него буквально парализовало меня. Протянуть руку и взять этот камень – мало что в жизни давалось мне с таким трудом. Несомненно, нервы у меня были напряжены до предела, а воображение вовсю разыгралось, но когда мои пальцы первыми за долгие века прикоснулись к нему, по всему моему телу пробежал огонь, и я испытала глубокое потрясение.

Адам протянул руку. Я положила слезу ему на ладонь и увидела, что в глазах его словно что-то мелькнуло. Пальцы его сжались, и мы одновременно повернулись. Пение прекратилось. Верховный лама, когда мы проходили мимо, поклонился еще раз. И вот мы снова оказались на ступеньках, начав долгое путешествие вниз. Адам держал крепко сжатую руку перед собой, на лбу у него выступил пот. Поскольку мы стали единым целым, я знала, что он ощущает то же, что я. Мы исполняли пророчество, давно сделанное и принятое ламами Чома-Ла, но чувствовали себя при этом ворами.

Испытывая огромное облегчение, мы, наконец, вышли под солнечные лучи. Послушники в белом по-прежнему держали Нимрода и Пастора, но слуги в черном исчезли. Выехав из огромных ворот, мы обнаружили, что долина вновь наполнилась монотонным песнопением. Оно продолжалось все томительные минуты, что мы ехали между красными рядами монахов и по склону к дороге на Магьяри. Когда мы оказались на ней, облаченные в красное фигуры повернулись к Великому монастырю Чома-Ла и двинулись к нему двумя змееобразными рядами, продолжая медленно петь мантры в такт своим шагам.

– Джейни, подожди, – прошептал Адам.

То были первые слова, произнесенные с тех пор, как мы отправились через долину к монастырю. Я ни о чем не спросила, просто остановилась и наблюдала за тем, как две красные змеи постепенно исчезали за воротами монастыря.