Он сказал, что несколько часов ничего не решают и что не хотел бы выставлять себя идиотом, звонить посреди ночи какому‑нибудь охраннику и задавать ему дурацкие вопросы.
Гаррисон покосился на Бэлларда.
– Мистер Камерон, было бы неправомерно спрашивать Вас, почему в таком случае мистер Бэллард не позвонил сам. Мистер Бэллард здесь и может ответить сам, в чем я не сомневаюсь. Но, если дело было таким срочным, почему Вы не позвонили сами ?
Камерон, казалось, растерялся.
– Нам объяснили достаточно выразительно, чтобы мы не совались в дела городских властей. И к тому времени мы считали, что всех обзвонили. И когда это выяснилось, мы подумали, что вероятность застать кого‑нибудь знающего в Министерстве гражданской обороны, кто смог бы ответить на все наши вопросы, очень мала. К тому же мистер Бэллард все еще не потерял надежду сотрудничать с советом, и если бы он позвонил сам, они могли бы подумать, что он решил их обойти в деле, которое могут решить только городские власти. Отношения между шахтой и городом могли бы быть основательно испорченны.
– А как к этому отнесся доктор Макгилл?
– Тогда его не было с нами; он проверял погодные условия. Но позже он сказал, что мистер Бэллард – круглый дурак.
Камерон потер щеку.
– Он сказал, что я тоже круглый дурак.
– Похоже, что доктор Макгилл – единственный, кого не в чем упрекнуть в этой ситуации, – резюмировал Гаррисон. – Похоже, что каждый находит оправдания, которые просто несерьезны на фоне возможной катастрофы.
– Вы правы, – искренне заметил Камерон. – Но доктор Макгилл был единственным, кто мог оценить размеры беды, стоявшей перед нами. Когда он посоветовал мне приготовиться ко внезапному давлению в десять тонн на квадратный фут, я подумал, что он немного переборщил. Я согласился со всеми доводами, но в глубине души не очень‑то ему поверил. Мне казалось, что мистер Бэллард подумал так же, а в технике мы разбираемся.
– И то, что члены совета к технике отношения не имели, может оправдать их медлительность.
– Нет, – сумрачно ответил Камерон. – Все мы в большей или меньшей степени виноваты. Это не извиняет наше поведение, но помогает объяснить его.
Гаррисон долго молчал, затем произнес мягко:
– Я принимаю это, мистер Камерон. Что было дальше?
– Мистер Бэллард и я остались за столом, беседовали и потягивали напитки. Если мистер Бэллард и пил той ночью, то именно тогда. Он не выпил и двух бокалов к тому времени.
Камерон какое‑то время беседовал с Бэллардом, минут двадцать, затем к ним присоединилась Стейси Камерон. Бэллард прислушался к звукам из танцевального зала; было уже поздно, и зажигательные мелодии рока сменились наверху тихим шарканьем танцующих ног.
– Потанцуем? – предложил он.
Стейси поморщилась.
– Спасибо, конечно, но не стоит. У меня уже ноги отваливаются от этих танцев.
Она села рядом и положила ногу на ногу, затем посмотрела на него.
– Лиз Петерсен интересовалась, не думаешь ли ты, что у нее оспа?
Он моргнул.
– Что?!
– Кажется, она считает, что ты игнорируешь ее. Похоже, так оно и есть.
Бэллард улыбнулся.
– Я просто не помнил о ее существовании до сегодняшнего вечера.
– Ну, теперь‑то ты знаешь, что она существует. Почему бы тебе не пригласить ее потанцевать? Сейчас она как раз не танцует.
Бэллард остолбенел, но потом решился.
– Конечно, ради Бога, почему бы и нет?
Он опустошил бокал и почувствовал, как его содержимое сразу обожгло желудок.
– Я закружу ее.
Он отправился в сторону танцевального зала.
– Ты с ума сошла? – поинтересовался Камерон. – Разве тебе неизвестно, что Бэлларды дружат с Петерсенами, как Монтекки с Капулетти? Ты что, хочешь начать войну?
– Но когда‑нибудь им надо нормально выслушать друг друга, – ответила Стейси. |