Перед ним стоял его образ, немой, зловещий, огненное лицо, пылающая одежда.

Фойл был парализован. Он судорожно вздохнул и выдавил дрожащим голосом

– Кто ты? Что…

Образ исчез.

Фойл провел языком по пересохшим губам и повернулся к Робин.

– Ты видела?.. – Ее лицо говорило само за себя. – Это… на самом деле?

Она показала на стол Ореля, возле которого стоял пылающий образ. Бумаги на столе воспламенились и ярко горели. Все еще перепуганный и ошеломленный, Фойл неуверенно попятился назад и провел рукой по лицу. Оно оказалось влажным.

Робин бросилась к столу и попыталась сбить пламя. Фойл не шелохнулся.

– Я не могу погасить огонь! – наконец выдохнула она. – Надо убираться отсюда. Быстро!

Фойл кивнул с отсутствующим видом. Потом, явно напрягая всю свою волю, взял себя в руки.

– В Рим, – хрипло выдохнул он: – Джантируем в Рим. Этому должно быть какое‑то объяснение. Я найду его, клянусь всем на свете! А пока… Рим. Джантируй, девочка, Джантируй!

Со времен Средних веков Испанская Лестница служила местом средоточения отбросов Рима. Поднимаясь широкой длинной эстакадой от Пиацца ди Испанья до садов виллы Борджиа, Испанская Лестнипд кишела, кишит и будет кишеть пороком. Ступени заполоняют сводники, попрошайки, шлюхи, извращенцы и воры. Наглые и высокомерные, они гордо выставляют себя напоказ и глумятся над случайно проходящими «порядочными».

Ядерные войны конца XX столетия уничтожили Испанскую Лестницу. Ее отстроили вновь, и снова уничтожили во время Мирового Восстановления в XXI веке. Еще раз отстроили и на этот раз защитили взрывоупорным кристаллическим куполом. Купол загородил вид, открывавшийся из дома, где почил великий Ките. Посетители больше не прильнут к узкому окошку, дабы прочувствовать картину, которую лицезрел умирающий поэт. Теперь виден был лишь дымчатый купол Испанской Лестницы и, сквозь него, – искаженные тени Содома и Гоморры внизу.

Тысячелетиями Рим встречал Новый Год всякого рода фейерверками, ракетами, торпедами, стрельбой, шутихами, бутылками, банками… Римляне целыми месяцами сберегали старье и рухлядь, чтобы выбросить из окон, когда пробьет полночь. Какофония вспышек, рев голосов, треск огненной иллюминации, шум падающего на купол хлама оглушили Фойла и Робин Уэднесбери, улизнувших с карнавала во Дворце Борджиа.

Они были еще в костюмах. Фойл – в черно‑красном обтягивающем камзоле Цезаря Борджиа, Робин – в расшитом серебристом платье Лукреции Борджиа. Лица их скрывали нелепые вельветовые маски. Контраст между их старинными нарядами и современным тряпьем вокруг вызывал поток насмешек и присвистываний. Даже «лобо», постоянные завсегдатаи Испанской Лестницы, неудачливые закоренелые преступники, у которых вырезали четверть мозга, временно вышли из мрачной апатии. Толпа вскипела вокруг спускающейся по ступеням пары.

– Погги, – спокойно повторял Фойл. – Анжело Погги? Кошмарный урод надвинул свое лицо и сатанически захохотал.

– Погги? Анжело Погги? – бесстрастно спрашивал Фойл. – Мне сказали, его можно найти ночью на Лестнице. Анжело Погги?

Чудовищная шлюха помянула его мать.

– Анжело Погги? Десять кредитов тому, кто его покажет.

Фойла мгновенно окружили протянутые руки – изуродованные, вонючие, жадные. Он покачал головой.

– Сперва показать.

Вокруг бурлил римский гнев.

– Погги? Анжело Погги?

После шести недель бездарной траты времени, после шести недель томительного ожидания капитан Питер Йанг‑Йовил наконец услышал слова, которые надеялся услышать все это время.