С трудом сбросив с себя сковавшее ее оцепенение, Джессика пересекла приемную и наклонилась, чтобы подобрать конверт. Открывать дверь и выглядывать в коридор не имело никакого смысла, поскольку тот, кто доставил сюда эту страшную бандероль, скорее всего давно исчез, растворился. Кроме того, Джессика все равно не смогла бы на это отважиться — она была слишком напугана.

Она возьмет конверт домой, решила Джессика, запрет дверь, задернет шторы и только потом вскроет его.

Но она не могла, не в силах была ждать так долго! Ей нужно было убедиться, что в конверте лежат именно те фотографии, и убедиться немедленно.

Дрожащими руками она отогнула металлические усики замка и открыла конверт. Внутри оказался только один глянцевый снимок.

Джессику бросило в жар; кровь отхлынула от ее лица, а кожу закололи десятки невидимых иголочек. Тошнота и воспоминание об испытанном ею жгучем желании заставили ее судорожно сглотнуть. В эти мгновения Джессике больше всего хотелось спрятаться в каком-нибудь укромном месте и остаться там до утра.

Когда-то давно она читала статью о старом кино, проиллюстрированную, в частности, кадрами из немого фильма «Экстаз» с Хеди Ламар в главной роли. В свое время кадры эти были изъяты цензурой, и Джессика понимала почему — в те годы, когда фильм шел на экранах, подобная откровенность не могла не шокировать общественное мнение. И вот спустя годы эти кадры были опубликованы в журнале. На снимках актриса была запечатлена в непристойной позе, причем по лицу ее было ясно видно, что в эти минуты она переживает бурный оргазм. Однако по свидетельству самой исполнительницы чувство, написанное на ее лице, не имело никакого отношения к сексу. Оказывается, продюсер, стараясь добиться максимальной достоверности, ткнул ее булавкой, и на искаженном от боли лице актрисы на экране читалась подлинная страсть.

На фотографии у Джессики было примерно такое же лицо.

Черно-белый снимок был сделан крупным планом и сильно увеличен, так что на фотографии поместились только ее лицо и обнаженное плечо. Мужчина на заднем плане был похож на призрак, на серую тень на фоне беленой стены патио.

На фотографии Джессика выглядела так, словно она отдается сладострастию, не помня себя от восторга и жестокого наслаждения. Она выглядела так, как будто умирает от любви.

Собственно говоря, так оно тогда и было. Непроизвольно вскрикнув, Джессика отшвырнула от себя снимок и конверт, как будто в руках у нее оказалась гремучая змея. Прижав ладони к лицу, она крепко зажмурилась, стараясь справиться с дрожью, сотрясавшей все ее тело. В голове все плыло, а грудь сжимало словно в тисках, так что она с трудом могла дышать.

Самоуважение, гордость, чувство собственного достоинства и уверенность — всего этого она лишилась в один миг. У нее не осталось ничего — даже воспоминаний, которыми она могла бы дорожить.

Какой же пошлой, вульгарной комедией оказалась, в конце концов, та ночь! И ведь она знала, знала это с самого начала, но не верила, обманывая себя день за днем, час за часом. Она просто не хотела верить, и вот теперь наступила расплата. Зачем только она так упорно цеплялась за свою надежду на чудо? Чуда не произошло, и ей осталось только горькое разочарование.

Джессика знала, что теперь она потеряла все. А какой уступчивой она была! С какой готовностью она отдавалась ласкам незнакомца! Должно быть, он потом долго хохотал над ее доверчивостью и наивностью.

Даже сейчас Джессика не могла постичь, что же все-таки с ней случилось тогда. Наверное, она выпила больше, чем следовало, — больше чем она могла себе позволить, — и не поняла этого, потому что как же иначе объяснить ту легкость, с которой она забыла о приличиях и благоразумии — качествах, которые воспитывала в себе годами? Скорее всего так оно и было, решила Джессика, ведь иначе она превращалась в старую деву с изуродованной психикой, которая, поддавшись гипнозу музыки и соблазненная атмосферой вседозволенности, падает в объятия первого же мужчины, который до нее дотронулся.