— Да чего ж это мы! — вдруг спохватился он. — Не познакомились даже. Дмитрий Владимирович, — представился Прошляков, тиснув ладонь Грязнова. — Летчик-наблюдатель.

И опять в его глазах мелькнула усталость.

«Видать, лето замотало», — подумал Грязнов, припоминая сводки пожаров, которые полыхали в тайге по нижнему течению Амура, миновав его родное Пятигорье.

— Чайку попьете? — предложил Прошляков. — Крепенького.

— Если только за компанию.

Прошляков прошел в сени, взял с плиты вместительный пузатый чайник, потрогал его ладонью и, убедившись, что из этой водички уже ничего не получится, сунул в него мощный кипятильник с черной пластмассовой ручкой. В приоткрытую дверь Грязнов мог наблюдать, как тот достал из настенного шкафчика большую пачку чая, засыпал его в пол-литровую эмалированную кружку и, когда забулькал кипяток, круто заварил чай, накрыл кружку специально вырезанной для этой цели дощечкой и поставил на теплую еще плиту — «доходить».

Наблюдая за этими манипуляциями, Вячеслав Иванович вдруг почувствовал себя как дома, в Пятигорье, когда он, возвратившись из тайги, точно так же колдовал над заваркой. На ум пришла мысль, что мужики, исполняющие настоящую мужскую работу, в отдельных своих привычках очень похожи друг на друга, и это, пожалуй, объединяет их. И то ли от этого своего «открытия», то ли еще от чего, но он вдруг почувствовал не просто уважение к летнабу, но и доверие, столь необходимое ему сейчас.

— Дмитрий Владимирович, как вы думаете, кто мог стрелять в Шаманина? — спросил он, когда Прошляков, сделав очередную ходку в сенцы, принес оттуда два стакана в настоящих резных подстаканниках, сахар, поставил на стол обернутую в старенькое вафельное полотенце кружку с настоявшейся заваркой.

Видимо, раздумывая над поставленным в лоб вопросом и не очень-то поспешая с ответом, летнаб развернул полотенце, вопросительно посмотрел на Грязнова:

— Вам покрепче? Сердечко, случаем, не пошаливает?

— Слава богу, не жалуюсь пока что.

— В таком случае, как себе.

На правах хозяина Прошляков налил в стакан гостя душистой заварки, приправленной какими-то травами, пододвинул поближе пачку с рафинадом, долил в стаканы кипятка из пузатого чайника и только после этого произнес, сморщившись, словно от зубной боли:

— Сам над этим голову ломаю.

— И что?

Прошляков вздохнул и, будто каясь в своей немощности перед гостем, развел руками:

— Убей бог — ума не приложу.

— Но, может, хоть предположение какое есть? Ведь не могли же просто так, забавы ради, подстеречь человека, а потом добить его выстрелом в затылок.

О версии, на которой настаивал Турецкий, Грязнов пока решил не говорить.

— Не могли, — согласился летнаб и замолчал, Обхватив подстаканник руками, словно ему холодно было в этом доме.

Грязнов ждал, отпивая глоток за глотком какой-то удивительно вкусный чай на травах и в то же время думая о том, что надо будет записать всенепременно рецепт этой заварки. Выпил стакан с кусочком рафинада, к которому он также пристрастился в тайге, и никакого тебе бутерброда не надо.

— Пожалуй, в этом вы правы, — негромко произнес Прошляков, — так вот запросто не могли. Однако и сказать вам что-либо толковое не могу. Я уж и сам перебрал в уме всех, кого можно, но… — И он развел руками. — Ни-ко-го! Понимаете, никого не могу хоть чем-то выделить. И в то же время…

Внимательно наблюдавший за летнабом Грязнов тут же спросил, уловив заминку:

— Что — в то же время?

Покосившись глазами на гостя, Прошляков хрумкнул кусочком сахара, отхлебнул глоток чая.