Они уже заканчивали обход пожарища, как вдруг у самого подножия сопки наткнулись на выгоревшую землянку, которая все еще продолжала вонять сгоревшей рыбой, и уже не было сомнения, что именно отсюда вверх по сопке шел огонь. Никаких следов, которые могли бы вывести на виновника пожара, зато по всему пепелищу четко проступали следы кирзовых сапог сорок четвертого размера. Теперь уже не оставалось сомнений, что землянку эту Шаманин видел и даже спускался в ее прогоревшее нутро, и естественно, что Грязнов не мог не задать вопроса, который крутился у него на языке: «Почему?.. Почему Шаманин не доложил об этом летнабу, когда тот прилетел в урочище, чтобы снять парашютистов с пожарища? Он что, все-таки скрывал порой виновных земляков, хоть и слыл в Стожарах принципиально-неподкупным человеком?»
— Чушь! — обиделся за своего парашютиста летнаб.
— Так почему же в таком случае он скрыл этот факт?
— Получается, были на то причины, — подал голос майор, отгоняя веткой особо нахальных комаров.
— Вот и я о том же. А посему можно предположить, что Шаманин по каким-то приметам узнал хозяина этой землянки, но даже при его принципиальности вынужден был скрыть этот факт. Почему?
Именно это злосчастное «Почему?» и не давало ему покоя.
Впрочем, один из вариантов ответа лежал буквально на поверхности.
По каким-то только ему известным приметам Шаманин догадался, кто именно коптил в этой землянке выловленную в протоке кету, и оттого, что этот человек был довольно близок ему, он до поры до времени воздержался сдавать его летнабу. Как говорится, все мы люди, все мы человеки, — и даже самые принципиальные идут порой на компромисс, чтобы спасти от той же тюрьмы друга, родственника или просто хорошего знакомого.
Правда, эта версия не имела какого-либо отношения к той трагедии, что случилась в кедровнике, — не станет же спасенный тобой человек сначала стрелять в тебя из-за угла, а потом добивать контрольным выстрелом в голову. И все-таки она требовала своей отработки.
Хозяин землянки вполне мог слышать тот выстрел на седловине сопки, которым завалили уссурийского тигра, и мог бы пролить хоть какой-то свет на это дело.
Вячеслав Иванович уже заканчивал пить чай, как в дверь постучали и тут же на пороге застыла бочкообразная фигура Мотченко.
— Гостей принимаете?
— Всегда рады, — улыбнулся Грязнов, проникнувшийся невольной симпатией к майору, форменные брюки которого из-за топорщащихся коленок давно уже превратились в мешковатые штаны, да и форменная рубашка выглядела не лучше. — Надеюсь, от чая не откажешься?
— Уволь, — отмахнулся Мотченко. — И так прет не по дням, а по часам. Так что я себе железное правило установил: первый завтрак в одиннадцать.
— А последний ужин? — не удержался, чтобы не подковырнуть, Грязнов.
— А, — пробормотал Мотченко. — Как Бог пошлет. Хотя наши Стожары и не Москва, однако работы выше крыши. Ну а летом да по осени, когда кета на нерест идет, иной раз домой за полночь приползаешь. Впрочем, мне ли тебе об этом говорить, лучше моего, небось, знаешь.
— Знаю, — кивнул Грязнов, — а посему давай-ка к столу. А то не по-русски как-то получается. Хозяин чаи распивает, а гость телевизор смотрит.
— Ну, ежели, конечно, так, — хмыкнул Мотченко и тут же выложил новость, из-за которой и потревожил в это воскресное утро столичного коллегу по оперативной работе: — «Вальтер» всплыл. Из которого в Шаманина с Кричевским стреляли.
— Да ну?
— Точно. Вчера вечером ответ на запрос пришел. — И он достал из довольно элегантной кожаной сумочки с великим множеством «молний» сложенный вдвое лист бумаги. |