ГЛАВА 26

Митёк первый раз узнал, что такое боль, когда снаряд, ударив в башню, скользнул по ней, оставив огромный шрам на металле. На мгновение он потерял сознание, а потом, глянув через смотровую щель… Мир расплывался и двоился. Удар сбил настройки оптики.

«Тигр» полз навстречу, в лобовую фактически. Ответным выстрелом, Мутабор влепил болванкой в левую гусеницу «Тигра». Того чуть развернуло — только искры сверкнули на брусчатке.

Странно… На такой короткой дистанции — какие-то смешные двести метров — снаряды летели как попало. А если и попадали — не пробивали броню врага, оставляя лишь вмятины.

То ли от удара, то ли еще от чего мир постепенно начал исчезать.

Приподнялся Минин, Пожарский опустил руку и, роняя камешки, шагнул с пьедестала. Обняв друг друга за плечи, они пошли куда-то в сторону Спасской башни, из которой выбежали вдруг стрельцы Ивана Грозного, гоня перед собой алебардами пленных французов и самого Наполеона. А с Лобного места вдруг закричал на всю Москву какой-то дьячок, разворачивая перед собой пергамент указа номер двести двадцать семь. Мир тряхнуло…

Макс Фольксфатер в суеверном ужасе вдруг увидел колонны красноармейцев, шагающих по площади и не обращавших внимания на обезноженный «Тигр».

А навстречу им шли юнкера, и Сталин махал им рукой. Рядом со Сталиным сидел русский бородатый царь и что-то писал в маленькой тетрадке.

Какой-то татарин с гиканьем проволок на аркане плененного Паулюса…

Унтершарфюрер закричал и выстрелил из орудия в сторону Мавзолея, но вышедший оттуда лысый человечек с рыжей бороденкой только погрозил пальцем пролетавшему снаряду.

Мокрый снег блестел в лучах заходящего солнца.

Горел ГУМ, куда-то в сторону Лубянки бежали японские туристы и иностранные корреспонденты. Башни-луковки Василия Блаженного раскрылись лепестками ракетных шахт.

Искалеченный «ИС» сдал назад, фырча мотором.

В этот же самый момент «Тигр» стал разворачивать башню…

Теперь главное — выждать.

Выждать, когда он развернется и начнет крестить орудием. Крестить? Сначала горизонталь, потом вертикаль…

Так-то, жизнь заканчивается, когда «Тигр» по вертикали ствол водит. Это если ты в «тридцатьчетверке». А если в «ИСе»? На таком расстоянии — никакой разницы.

Удар! И пороховые газы заполнили кабину…

«Тигр» лениво задымил. Бронебойный вошел ему прямо под маску.

Макс закашлялся, стирая кровь с разбитого лица. Кровь пахла машинным маслом. Ранен, не убит же? И ответный удар! И этот выстрел был удачным — снаряд снес русское орудие. Это — все… Унтершарфюрер засмеялся окровавленным ртом, сплевывая осколки зубов. Вот теперь все, русский…

Однако «ИС» был еще жив. Он еще отдернулся и… И исчез за углом горящего здания. Вот теперь — точно все. Большевик лишен своего оружия. Можно начинать работать. Металл снова заскрипел, поворачивая башню к Кремлю. Доннерветтер, скоро ли гусеница починится? Вот, за что уважал Макс эту войну — так за то, что в ней танк сам ремонтируется.

Что-то кольнуло его в поясницу. Эсэсовец оглянулся.

Прямо в выхлопную левую трубу тыкал ему граненым штыком какой-то бородатый мужик в белой форме:

— Недобрый какой коркодил! — ворчал мужик, продолжая тыкать.

К мужику в белой форме подошел парень с буденовкой на голове:

— Это танк, дед. У вас, на японской, таких еще не было.

— Ты-то откуда знаешь про танки? — сплюнул третий. На круглой его каске была звезда, но на плечах погоны.

— Деникина когда гоняли — там побольше были.