Из дома Андерхиллов, построенного в самой высокой части Пойнта, открывался вид и на пляж, и на скалы. Коттедж, крытый посеревшей от времени дранкой, прятался за могучими дубами и виргинским можжевельником и был бы совсем неприметным, если бы не чудесный сад, который разбила Лили.

— Одни сорняки остались, — грустно вздохнула Элли.

— Да не так уж все страшно, — сказала Дана, отхлебнув кофе.

Было воскресное утро, и они сидели на каменных ступенях в тени сассафраса.

— Ну что ты! Эти вьющиеся розы все заполонили. Мамины грядки с травами вообще не поймешь где. Она посадила лаванду, розмарин, шалфей, тимьян. Вообще-то они многолетние, а я ни кустика не вижу.

Дана поставила чашку и принялась разгребать прошлогоднюю листву. Высвободила кустик шалфея с сочными зелеными листьями, увидела серебристые треугольные листочки тимьяна. Каждый сантиметр земли напоминал ей о Лили. Именно здесь она острее всего тосковала по сестре.

— Она не хочет со мной общаться? — спросила Дана вдруг.

Элли кивнула.

— Это из-за того, что я целый год не приезжала?

— Это не главное.

— Так почему же она со мной не разговаривает?

— Потому что ты хочешь увезти нас во Францию.

Куинн бежала по узенькой каменистой тропинке к пляжу — так бегали быстроногие индейцы-пекоты, пришедшие на эту землю десятки веков назад. Куинн знала об индейцах немало. Начать с того, что ее полное имя — Акуинна, а это на языке вампаноа значит «высокое место», «возвышенность». Родители назвали ее так, потому что они повстречались и полюбили друг друга именно в горах. Куинн решила, что, когда вырастет, станет антропологом. Будет заниматься индейцами: пекотами, могиканами, вампаноа.

И во Францию ей ехать совершенно ни к чему.

Она пробежала мимо парусных суденышек, вытащенных на берег около дамбы, мимо камней, где ловили крабов, к лесной тропе, вившейся среди высоких деревьев.

Куинн огляделась по сторонам и остановилась. Убедившись, что кругом нет ни души, она нырнула в чащу и добралась до склонившегося почти до земли дуба. Просунула руку под обвисшие ветви, дотянулась до дупла и вытащила оттуда обернутый в целлофан сверток. Засунув свое сокровище за пояс, она побежала обратно на песчаный пляж.

На пляже было пусто. Сюда они обычно ходили с мамой — искали отшлифованные морем стекляшки и плоские камешки, которыми так здорово было пускать «блинчики». Прижимая к груди драгоценный сверток, она пристроилась за здоровенным серо-розовым валуном, на котором искорками поблескивали вкрапления слюды.

С бьющимся от волнения сердцем она открыла пакет, достала оттуда тетрадь в синей обложке и фломастер. Взгляд ее остановился на записи, сделанной еще в октябре.

Бабушка такая же, как мама. Сначала несла всякую чушь типа «мне ты можешь доверять», а потом сделала то же, что и мама: прочла мой дневник. В этой семье что, так принято? Она прочитала про то, как я скучаю по маме с папой, про то, как жалею, что не оказалась в море вместе с ними. Я поняла, что что-то здесь не так, когда она снова заговорила про психолога. Считаю дни: скорей бы уж приехала тетя Дана, а бабушка отправилась бы в свою квартиру. Тетя Дана — классная, с ней все четко. Не понимаю, зачем она уехала так далеко.

Куинн перевернула страницу. Вот запись, сделанная несколько месяцев назад.

Тетя Дана странная. И ведет себя странно. Все обещает приехать, а не едет. Говорит, что готовится к выставке, что ей надо дописать еще пару картин. Совершенно этого не понимаю.

Мы должны жить с ней, а не с бабушкой.

Куинн облизнула кончик фломастера и открыла чистую страницу.