– Надо выбрать холодильники и плиты. Их могут не сразу поставить.

– Найди цены. Если брать все у одного поставщика, возможно, сделают скидку.

– А как узнать габариты?

– В планах посмотри.

– У меня нет планов. Вы унесли их домой.

– Попроси у Кэрол из Вандербурга. Квартиры не идентичные.

Стефани собирает бумаги и демонстрирует на выходе свой зад. Тодд на какое-то время делает паузу, прислушиваясь одним ухом к звукам деятельности, исходящим из ее кабинета. Он думает сразу обо всем на свете, оценивая положение в целом, словно перед ним бейсбольное поле, хоум-ран, стремительный бег между базами и мяч, который нельзя упускать из виду. Он уже научился получать удовольствие от того, что приходится постоянно быть начеку, что каждое, даже мелкое решение – это риск, он привык к постоянно повышенному напряжению, к давлению, связанному с тем, что в каждом своем текущем проекте он ставит на карту все. В некоторой мере все эти опасения обеспечивают Тодду устойчивость, ведь благодаря им он чувствует, что живет, движется вперед. Это волнение разбавлено предвкушением, интересом к тому, что дальше, как повернутся события. Именно это помогает ему проживать день за днем.

А во время депрессии он утратил движущую силу. По сути, именно эта утрата и стала главной проблемой того времени. Это был этап без каких-либо модуляций и нюансов, все время – одно и то же, каждую минуту, каждый день. Чувство поражения или отсутствие смысла, которые ему приписывали другие, были не знакомы Тодду. Его просто как будто не стало – ничто, пустое место.

Он смотрит на часы, снова звонит. Его приветствует сонный голос, от которого Тодда приятно встряхивает, просыпаются гормоны.

– Ты еще в постели.

– Ага.

– Разве тебе на занятия не надо?

– Попозже.

– Испорченная девчонка.

– Надеюсь.

– Ты в чем?

– А ты как думаешь?

– В чем мать родила.

– А почему ты спрашиваешь?

– А ты как думаешь, почему я спрашиваю?

– Допрос официальный?

– Нет, не для протокола.

– Мне нужно письменное подтверждение.

И этот диалог длится довольно долго. Тодд воображает ее на мятых простынях в захламленной спальне в Северном Клермонте, где они снимают квартиру на несколько человек. Тодд бывал там однажды, в самом начале, когда на ее теле еще оставались нетронутые места. Потом, когда они вышли на кухню, там собрались и ее любопытные соседи, задававшие много вопросов – в основном о том, сколько ему лет и кто его жена. После этого они начали встречаться в «Краун Плаза» или «Мэдисоне», где персонал ведет себя довольно отстраненно и вежливо.

Во время разговора его охватывают чувства, кажущиеся еще не совсем знакомыми, заставляя думать, не превратился ли он в кого другого, вдруг он теперь не Тодд Джилберт, а человек, захвативший тело Тодда в месяцы его отсутствия. Он знает ее не так долго, но она вернула ему жизнь. Именно этим он ей обязан, подаренной жизнью, выражающейся в чувствах, делающих человека человеком – это не просто любовь, а жадность, похоть, желание… в общем, все их разрушительное изобилие. Даже нетерпение, с которым он ждет встречи, которое преследует его круглые сутки, для него дар. Даже ревность – дар. Он понимает, что она вправе предпочесть молодого любовника, и боится, что лишь немного времени – и она сама это поймет. Хоть это и причиняет боль, он, по крайней мере, снова живет.

Ревность – новое для Тодда чувство; раньше он уверенно чувствовал себя с женщинами. По мнению Джоди, эта уверенность обусловлена тем, что он был единственным ребенком до безумия обожавшей его матери, которая работала медсестрой на полставки, несмотря на финансовые затруднения, чтобы можно было больше времени проводить дома и заниматься сыном – она таким образом пыталась компенсировать недостатки его отца, пьяницы, который занимался сезонной работой.