– Бергман. Ну и что она? – Тодд всецело сосредоточен на говядине и, даже говоря, не отводит взгляд от тарелки.

– Напомнила, что с рекламы пудингов прошло уже три года. Думаю, частично пыталась свалить вину на меня.

Тодд знает клиентов Джоди по придуманным ею кодовым именам. Поскольку они приходят, когда он на работе, он ни с кем из них ни разу не встречался, но она держит его в курсе, так что в некотором смысле он знаком с ними всеми довольно близко. Джоди не видит в этом ничего страшного, ведь имена она держит в секрете. «Бергман» она окрестила одну безработную актрису, чью последнюю работу – рекламу легендарного пудинга – все уже давно забыли.

– Значит, теперь ты в этом виновата, – говорит Тодд.

– Она думает, что из-за ее отчаяния люди стали ее сторониться, допрашивает, почему я ей в этом не помогла. Дурдом. Уже несколько недель над этим работаем.

– Не представляю, как ты это выносишь.

– Если бы ты увидел ее сам, понял бы. Она такая пробивная, настоящий борец. Никогда не сдается, рано или поздно у нее что-нибудь изменится.

– У меня бы терпения не хватило.

– Хватает, когда относишься к ним с теплом. Ты же знаешь, клиенты мне как дети.

У Тодда на лице мелькает тень, и Джоди понимает, что эта фраза о суррогатных детях напомнила ему об отсутствии у него настоящих. Она возвращается к Бергман.

– Но я за нее беспокоюсь. Тут такой случай, когда она сама не может поверить в себя, пока ей не предложат работу, но никто этого не сделает, потому что она не верит в себя, в общем, я не знаю, помогаю ли я ей вообще. Иногда я подумываю о том, чтобы разжаловать себя с должности ее терапевта.

– Так почему ты этого не сделаешь? – интересуется Тодд. – Если ваше общение все равно ничего не дает.

– Ну, это не ничего . Как я сказала, она хотя бы поняла, что сама себе такую жизнь устроила.

– Говядина отменная. Как ты мясо в пирог засунула?

Он спрашивает это так, будто Джоди сделала кораблик в бутылке. Этот человек, способный возводить стены и заливать фундамент, становится поразительно наивным, когда речь заходит о кулинарии.

– Обернула, – признается она. – Это как изоляция вокруг трубы.

Но Тодд смотрит куда-то в пустоту, словно не слыша ее ответа.

Он всегда «выпадал» из разговора время от времени, хотя сейчас ей кажется, что в последнее время это стало случаться чаще. Тодд то здесь, то пропадает, его словно уносит река мыслей, предположений, забот – как знать? Может, он считает от ста до нуля или перебирает в уме имена президентов. Но хотя бы на его настроение жаловаться не приходится. В последнее время Тодд стал заметно веселее, как и раньше, и Джоди даже начинает надеяться, что его депрессия уже в прошлом. Какое-то время она беспокоилась, что это состояние не пройдет никогда. Оно затянулось очень надолго, даже общение с Фрейдом не помогало. А пес в детстве был таким игривым дурачком, смешной, как придворный шут.

Но Тодд хотя бы умел имитировать жизнерадостность на вечеринках – вино у него лилось рекой, он становился дружелюбным, люди всегда радовались его обществу. И женщин он привлекает своим добродушием и щедростью. «Розали, ты как будто снова напилась из источника молодости. Дейрдре, хорошо выглядишь, так и съел бы». Мужчинам с ним тоже хорошо, при нем они могут говорить о себе открыто, без конкуренции, а еще он хорошо умеет подражать, чем постоянно всех смешит: он и натуропат из Ост-Индии («В вашей жизни слишком много напряжения… не спешите, никуда не спешите»), и механик с Ямайки («Твой машин нужен три шина… Подними компот»).

Теперь ему точно лучше, Тодд ожил, смеется не только при гостях, расслабился и успокоился, не внушает таких опасений и стал снова походить на себя прежнего, молодого – хотя времена, когда они голыми ложились в постель, вместе читали газету, смотрели какой-нибудь матч по телевизору и ели хлопья, поставив пакет с молоком на стойку кровати и просыпая сахар на простыни, остались позади.