Не меньше его напрягает и тот факт, что Наташа стала ревновать к Джоди. Она хочет, чтобы Тодд уже сейчас ушел из дома и поселился в отеле. Ей не нравится, что он возвращается каждый день туда, в то время как она, Наташа, вынашивает его ребенка. И что еще хуже, она стала отвратительно любопытной до их жизни с Джоди. Ей нужно знать, о чем они разговаривают, что ели на ужин, в чем легли в кровать. Он говорит, что они с Джоди просто друзья, что секса у них не было уже несколько лет. Однажды даже сказал, что Джоди пожелала им всего хорошего. Но Наташа все никак не унимается. Только бы она уже успокоилась. Тодд уже давно живет с Джоди. А Наташа молодая; она не понимает, что все эти годы значат. Она суетится, не видит вещей в перспективе, она вспыльчива, бывает даже упряма и своенравна, как отец.

Но помимо всего этого Наташа рождена быть матерью, ей нравится заботиться о ком-то, хочется иметь большую семью, и ему это по душе, Тодд воображает себя главой рода, великодушным предводителем толпы разновозрастных мальчишек и девчонок. Он буквально видит, как они выстроились в рядок, словно для семейного фото, чистенькие, аккуратненькие, тихие и послушные. Самое главное, чтобы дети хорошо себя вели; их надо воспитывать, не давая выйти из-под контроля. Когда сыновья вырастут, он обучит их секретам своей профессии, покажет им город, расскажет, как вырастали его районы, как менялись цены на недвижимость, как распознать потенциально выгодную сделку, Тодд хочет передать все накопленные им знания, чтобы они не прогорели. У них будет другая жизнь, не такая, как у него самого, и это во многом радует, но пока все это лишь на уровне идеи, проекта, возможности. Наташе надо бы набраться спокойствия и ориентироваться по ходу событий, поскольку ничего еще не решено наверняка. Тодд не сделает шага вперед, пока не увидит подходящего пути. Он не может бездумно уйти из дома, построенного совместно с Джоди, оставив все нажитое совместно за такие долгие годы. Джоди для него эталон, это его мир, его земля обетованная. Когда она вошла в его жизнь – на том вставшем под проливным дождем перекрестке, – это было как бальзам на душу, а потом, поверив в него, она словно освятила особняк в Бактауне, даже пришла помогать его красить, ловко и грациозно балансируя на стремянке. Тогда он в любой момент был готов буквально поселиться в ней – на ее безупречной коже, в ее гибком теле, в открытом сердце. А потом, по мере развития отношений, когда их близость обрела глубину, что-то в нем изменилось, словно почва под ногами стала тверже, и у него пропала боязнь, что он не сможет сделать верный шаг, что любое его движение окажется ошибкой.

Пока Тодд жил с родителями, равновесия он не ощущал никогда; все его союзы были сомнительными: мать защищала его от отца, отец настраивал против матери, он сам путался и не понимал, кому больше предан. Тодд много времени проводил в доме Коваксов, ужинал с семьей Дина, иногда и ночевал у них, и его удивляло, что мистер Ковакс всегда сидит за столом с остальными, хвалит то, что приготовила жена, редко выпивает. Миссис Ковакс приглашала Тодда к ним праздновать День благодарения, а однажды позвала вместе с ними и на летний отдых, как она сама сказала – чтобы Дину не было скучно. Обставила все так, будто это он сделает им одолжение, а не наоборот, настолько доброй она была.

И когда Тодд познакомился с родителями Джоди, они напомнили ему семью Коваксов. В их доме также царила непринужденная добродушная атмосфера с таким же ощущением надежности комфорта среднего класса, и, сидя за столом перед тарелкой тушеного мяса и стаканом яблочного сока, он испытал нечто вроде дежавю. Его поразила легкость общения между Джоди и ее матерью, когда они накрывали на стол, ее теплый диалог с отцом, который подшучивал над тем, как быстро дочь набирает ученые степени, называя ее «Фрау Доктор Джоди», а она краснела, и ей это очень шло. Тодд чувствовал себя посягателем из более низшего класса, женихом, который добровольно отказался от образования и вступил на опасный и, возможно, обреченный на провал путь нуждающегося будущего предпринимателя.