Ребята цветным горохом катались под деревьями. У каждого в руках пламенел неподъёмный букет кленовых листьев, а они собирали их, захлёбываясь от движений, словно тут рассыпаны были конфеты.

— Вы за кем пришли? — спросил мальчик, растерзанный, как и его букет.

— А я тоже за листочками, — улыбнулся Рябинин.

Мальчишка безмолвно отъял половину букета и протянул ему.

— Спасибо.

— Гражданин, оставьте казённых детей! — крикнула воспитательница, стоявшая у чёрного кленового ствола.

Рябинин пошёл к ней будто стёгнутый её словами.

— Говорите, казённые дети? — глухо спросил он.

— В данное время за них отвечает государство. Я же вас не знаю, гражданин…

— Тогда давайте знакомиться, — всё ещё глухо предложил он, доставая удостоверение.

Она даже не заглянула в него и, осветив юное лицо почти радостной улыбкой:

— Извините, но иногда подойдёт какой-нибудь пьяница…

— А я что — похож? — спросил Рябинин, простив ей «казённых детей».

— Вы похожи на доктора, — она вдруг покраснела, словно этим сравнением могла его обидеть.

— Это из-за очков.

— Нет, у вас такое лицо…

Они сели на скамейку, зажатую двумя клёнами. Воспитательнице было лет двадцать. Простенькое лицо, простенькая причёска и простенький на голове платочек. Но живые глаза как бы заслоняли эту простоту весёлым любопытством.

— Я и есть доктор, — вздохнул Рябинин.

— Вы же показали книжечку…

— Доктор лечит тело, а я должен лечить душу.

Любопытствующий взгляд воспитательницы отстранился лёгким недоумением.

— Следователь лечит социальные болезни, — сказал он и добавил, чтобы окончательно рассеять её отстраняющее недоумение: — Я наставляю людей, дабы они не пили, не курили и не безобразничали.

Люди, маленькие и суетливые, те самые людишки, которых больше всего поучают, весёлым табунком захлестнули их скамейку.

— Дядя, а есть книжки про дрессировку котей? — спросил мальчишка, тот, который поделился листьями.

— Не котей, а кошек, — поправила воспитательница.

— Братцы, не знаю. О дрессировке собак есть.

— Дети, дайте нам с дядей поговорить.

Рябинин смотрел на них…

Они будут выше ростом, чем его поколение. У них будет шире грудная клетка. Станут сильнее физически. Они будут всё знать. Будут умнее и способнее… А будут ли они добрее? Останется ли этот распахнутый, как и его букет, мальчишка собой — отдаст ли половину себя по первому слову, как отдал листья? А ведь он чудо, этот мальчишка. Да и каждый ребёнок чудо…

Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью…

…Каждый ребёнок — чудо. Каким же должно быть воспитание, чтобы вырастить из него человека, лишённого всяких чудес?..

— Вы, наверное, пришли по поводу Иры Катунцевой?

— Да.

— Я ничего не знаю. Так и сказала вашему товарищу…

Протокол её допроса лежал в портфеле, но он надеялся, что память воспитательницы, растревоженная беседой с инспектором и работая по инерции, отыщет какую-нибудь забытую деталь. И ему требовалось видеть тот садик, куда ходила похищенная девочка.

— Ира Катунцева — какая? — спросил он.

— Хорошая девочка, послушная, мягкая…

— Вы ничего… странного не замечали?

— Где?

— В девочке, в родителях, в посетителях…

— Нет.