|
- Фамилия, имя? - Мелехов Григорий. Пристав за хлястик приподнял шинель, понюхал подкладку, бегло пересчитал застежки; другой офицер, с погонами хорунжего, мял в пальцах добротное сукно шаровар; третий, нагибаясь так, что ветер на спину ему запрокидывал полы шинели, шарил по сумам. Пристав мизинцем и большим пальцем осторожно, точно к горячему, прикоснулся к тряпке с ухналями, шлепая губами, считал. - Почему двадцать три ухналя? Это что такое? - Он сердито дернул угол тряпки. - Никак нет, ваше высокоблагородие, двадцать четыре. - Что я, слепой? Григорий суетливо отвернул заломившийся угол, прикрывший двадцать четвертый ухналь, пальцы его, шероховатые и черные, слегка прикоснулись к белым, сахарным пальцам пристава. Тот дернул руку, словно накололся, потер ее о боковину серой шинели; брезгливо морщась, надел перчатку. Григорий заметил это; выпрямившись, зло улыбнулся. Взгляды их столкнулись, и пристав, краснея верхушками щек, поднял голос: - Кэк смэтришь! Кэк смэтришь, казак? - Щека его, с присохшим у скулы бритвенным порезом, зарумянела сверху донизу. - Почему вьючные пряжки не в порядке? Это еще что такое? Казак ты или мужицкий лапоть?.. Где отец? Пантелей Прокофьевич дернул коня за повод, сделал шаг вперед, щелкнул хромой ногой. - Службу не знаешь?.. - насыпался на него пристав, злой с утра по случаю проигрыша в преферанс. Подошел окружной атаман, и пристав стих. Окружной ткнул носком сапога в подушку седла, - икнув, перешел к следующему. Эшелонный офицер того полка, в который попал Григорий, вежливенько перерыл все - до содержимого шитвянки, и отошел последним, пятясь, закуривая на ветру. Через день поезд, вышедший со станции Чертково, пер состав красных вагонов, груженных казаками, лошадьми и фуражом, на Лиски - Воронеж. В одном из них, привалившись к дощатой кормушке, стоял Григорий. Мимо раздвинутых дверок вагона скользила чужая равнинная земля, вдали каруселила голубая и нежная прядка леса. Лошади хрустели сеном, переступали, чуя зыбкую опору под ногами. Пахло в вагоне степной полынью, конским потом, вешней ростепелью, и, далекая, маячила на горизонте прядка леса, голубая, задумчивая и недоступная, как вечерняя неяркая звезда. * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ * I В марте 1914 года в ростепельный веселый день пришла Наталья к свекру. Пантелей Прокофьевич заплетал пушистым сизым хворостом разломанный бугаем плетень. С крыши капало, серебрились сосульки, дегтярными полосками чернели на карнизе следы стекавшей когда-то воды. Ласковым телком притулялось к оттаявшему бугру рыжее потеплевшее солнце, и земля набухала, на меловых мысах, залысинами стекавших с обдонского бугра, малахитом зеленела ранняя трава. |
