На спине его, возле лопатки, трепыхался
клочок свежепорванной грязной рубахи, желтел смуглый треугольник
оголенного тела. Аксинья целовала глазами этот крохотный, когда-то ей
принадлежавший кусочек любимого тела; слезы падали на улыбавшиеся
побледневшие губы.
Она поставила на песок ведра и, цепляя дужку зубцом коромысла, увидела
на песке след, оставленный остроносым Гришкиным чириком. Воровато
огляделась - никого, лишь на дальней пристани купаются ребятишки. Присела
на корточки и прикрыла ладонью след, потом вскинула на плечи коромысло и,
улыбаясь на себя, заспешила домой.
Над хутором, задернутое кисейной полумглой, шло солнце. Где-то под
курчавым табуном белых облачков сияла глубокая, прохладная пастбищная
синь, а над хутором, над раскаленными железными крышами, над безлюдьем
пыльных улиц, над дворами с желтым, выжженным сухменем травы висел мертвый
зной.
Аксинья, плеская из ведер воду на растрескавшуюся землю, покачиваясь,
подошла к крыльцу, Степан в широкополой соломенной шляпе запрягал в
косилку лошадей. Поправляя шлею на дремавшей в хомуте кобыле, глянул на
Аксинью.
- Налей воды в баклагу.
Аксинья вылила в баклагу ведро, обожгла руки о железные склепанные
обручи.
- Леду бы надо. Степлится вода, - оказала, глядя на мокрую от пота
спину мужа.
- Поди возьми у Мелеховых... Не ходи!.. - крикнул Степан, вспомнив.
Аксинья пошла затворять брошенную настежь калитку. Степан, опустив
глаза, ухватил кнут.
- Куда?..
- Калитку прикрыть.
- Вернись, подлюга... сказано - не ходи!
Она торопливо подошла к крыльцу, хотела повесить коромысло, но
дрогнувшие руки отказались служить, - коромысло покатилось по порожкам.
Степан кинул на переднее сиденье брезентовый плащ; усаживаясь,
расправил вожжи.
- Ворота отвори.
Распахнув ворота, Аксинья осмелилась спросить:
- Когда приедешь?
- К вечеру. Сложился косить с Аникушкой. Харчи ему отнеси. Из кузни
придет - поедет на поля.
Мелкие колеса косилки, повизгивая, врезаясь в серый плюш пыли,
выбрались за ворота. Аксинья вошла в дом, постояла, прижимая ладони к
сердцу, и, накинув платок, побежала к Дону.
"А ну, как вернется? Что тогда?" - опалила мысль. Стала, словно под
ногами увидела глубокий яр, поглядела назад и - чуть не рысью под-над
Доном к займищу.
Плетни. Огороды. Желтая марь засматривающих солнцу в глаза подсолнухов.
Зеленый в бледной цветени картофель. Вот шамилевские бабы, припоздав,
допалывают картофельную делянку; согнутые, в розовых рубахах спины,
короткие взлеты мотыг, падающих на серую пахоту. Аксинья, не переводя
духа, дошла до мелеховского огорода. |