|
В сенях Григорий схватил Михаила за локоть; злобясь на себя за то, что не хватало нужных слов, прошептал: - Я у тебя заночую... С своими поругался... У тебя как, тесно?.. Ну, да я где-нибудь. - Место найдется, проходи. За что вы сцепились? - Э, брат... потом... Где тут дверь у вас? Не вижу. Григорию постелили на лавке. Лег, с головой кутаясь полушубком, чтобы не слышать шепота Михайловой матери, спавшей на одной кровати с дочерью. "Как теперь дома? Уйдет Наташка, нет ли? Ну, по-новому стелется жизнь. Куда прислониться?" И быстро подсказывала догадка: "Покличу завтра Аксинью, уйдем с ней на Кубань, подальше отсель... далеко, далеко..." Уплывали перед закрытыми глазами Григория степные гребни, хутора, станицы, никогда раньше не виданные, чужие сердцу. А за валами гребней, за серой дорогой - сказкой голубая приветливая сторона и Аксиньина, в позднем, мятежном цвету, любовь на придачу. Уснул, встревоженный Надвигавшимся неведомым. Перед сном тщетно старался припомнить что-то гнетущее в мыслях, несловленное. Шли в полусне думы гладко и ровно, как баркас по течению, и вдруг натыкались на что-то, будто на мель; муторно становилось, не по себе; ворочался, бился в догадках: "Что же? Что такое поперек дороги?" А утром проснулся и вспомнил: "Служба! Куда же мы пойдем с Аксюткой! Весной - в лагерь, а осенью на службу... Вот она, зацепа". Позавтракал и вызвал Михаила в сенцы. - Сходи, Миша, к Астаховым. Перекажи Аксинье, чтоб, как завечереет, вышла к ветряку. - А Степан? - замялся было Михаил. - Придумай, как будто за делом. - Схожу. - Иди. Мол, непременно пущай выйдет. - Ладно уж. Вечером сидел под ветряком, курил в рукав. За ветряком в сухих кукурузных будыльях, спотыкаясь, сипел ветер. На причаленных крыльях хлопало оборванное полотно. Казалось Григорию, будто над ним кружит, хлопая крыльями, и не может улететь большая птица. Аксинья не шла. На западе в лиловой тусклой позолоте лежал закат, с востока, крепчая, быстрился ветер, надвигалась, перегоняя застрявшую в вербах луну, темень. Рудое, в синих подтеках, трупно темнело над ветряком небо; над хутором - последыши суетного дневного гомона. Григорий выкурил подряд три цигарки, воткнул в примятый снег последний окурок, огляделся в злобной тоске. Притаявшие проследки от ветряка к хутору дегтярно чернели. От хутора никого не видно. Григорий встал; хрустнув плечами, потянулся и пошел на огонь, зазывно мигавший в оконце Михайловой хаты. Подходил ко двору, насвистывая сквозь зубы, и почти в упор столкнулся с Аксиньей. Бежала, как видно, или торопко шла, запыхалась, и пахло от свежего, нахолодевшего рта то ли ветром, то ли далеким, еле уловимым запахом свежего степного сена. |
