«А вам, знаете ли, положено светиться в темноте, – доброжелательно напомнила она. – Так посветитесь немножечко…»

Наконец она определила, что на часах – 9:15. Она опять упала головой на подушку.

– Пятнадцать минут. Так у меня ещё пятнадцать минут, – она помолчала, затем опять повернулась к часам и крикнула. – Так что же я должна делать эти пятнадцать минут? Анекдоты себе рассказывать? – она отвернулась и зарылась лицом в подушку.

Она подумала, что встать всегда успеет. Это, по крайней мере, доставляло ей удовольствие – прекращать трезвон. Идея эта восхитила её. Она протянула руку к часам, но затем опять убрала. Спешить было некуда. «Если я не встану, – подумала она, – у меня будет головная боль». И это почти что вытащило её из постели. Она боялась боли и, когда та возникала, выносила её со стоицизмом основательно напуганного человека. Она отбросила одеяла и начала вставать. Приподнявшись наполовину, она изменила решение. «А если я не встану, так всё, о чём мне надо позаботиться – это как бы избежать головной боли. Важное занятие». И она снова легла.

Тревога вынудила её взглянуть через плечо на будильник и определить, сколько минут должно пройти перед тем, как она честно сможет встать. Но это было бы моральной победой часов, а миссис Клэппер знала цену моральным победам, она их коллекционировала. И вот она лежала неподвижно, тяжело опустив одну руку на бёдра. Совершенно внезапно она подумала о странном маленьком человечке с кладбища. Она много думала о нём в течение двенадцати дней, прошедших с тех пор, как она навещала могилу мужа. Маленький человечек тревожил её, потому что она не могла сделать насчёт него никаких определенных выводов. «Он – джентльмен, – решила она наугад. – Джентльмен, которому не хватает винтиков». Юридическая контора Морриса на них, казалось, специализировалась. Человек, которого она встретила, всё же был не из таких.

Часы были электронные, бесшумный ход гарантировался. Фактически же они издавали слабое жужжание, которое миссис Клэппер находила бесконечно утомительным. Тиканье – понятней, да и любила она этот звук за воспоминания, которые он вызывал – о ночах, когда они с Моррисом лежали рядышком на низкой кровати с тонким матрасом, и кругом не слышалось ни звука, разве что – тик-так – словно зубы, откусывающие от ночи кусочек за кусочком. Иногда, если она долго прислушивалась, тиканье убыстрялось, и вот уже громыхало и неслось по темным туннелям в поисках чего-то там впереди, чего-то, что ещё немного подождет, чего-то сгорбившегося и красновато-светящегося. Затем она хватала Морриса за руку, словно это была не рука, а перила на длинной и кривой лестнице, и приникала к нему, вцепившись так крепко, что он шевелился во сне и говорил: «Гертруда, ну дай, пожалуйста, немного подышать, ведь ты не за аккордеон замуж пошла…». И тут всё становилось на свои места. Моррис был рядом – крепкий, теплый и брюзжащий. Часы – просто часы. А она просто лежала и не спала ещё минуту, дыша глубоко и спокойно, а затем поворачивалась лицом к мужу и засыпала.

Будильник зазвонил, жужжа, словно бормашина. Миссис Клэппер вскочила с постели и ударила по будильнику, чтобы тот замолчал. Затем села на край кровати и равнодушно пробормотала: «О, дьявол». Голова немного болела.