Молодая женщина не утаила своего несчастья — в ответ на свой рассказ Тина услышала полную отчаяния и боли исповедь. Джоан и в самом деле не видела выхода из создавшейся сложной ситуации своей семейной жизни. Она хотела получить совет, а Тина в растерянности не знала, что ответить.

   Они стояли друг против друга — две двадцатилетние женщины, такие разные и в то же время похожие, как все на свете дочери Евы.

   Тина сняла с головы надвинутую на глаза широкополую шляпу, пригладила блестящие русые волосы, и тогда Джоан увидела перед собой совсем молоденькую девушку — свое отражение, девушку, которой трудно понять жизнь, тяжело разочаровываться в людях, расставаться с мечтой, а всего сложнее — бороться в одиночку.

   — У вас есть мать…— прошептала Джоан, обнимая прильнувшую к ней Мелиссу так, точно та была просто любимой куклой. Девочка закрыла глазки, обвила шею женщины своими нежными ручками; черный локон дочери выглядел на белой коже материнской щеки точно полоска сажи.

   Тина молчала. Невидимая грань отделяла ее от чего-то такого, что она не знала, но должна знать. Чувства не могут пробиться за эту грань, но они иногда бывают сильнее.

   А вера? Отец Гленвилл когда-то сказал: «Человеку было бы проще, если бы он не верил, а просто знал, но тогда он потерял бы даруемую Господом силу возвышения души над телом, вечного — над бренным и над мраком смерти — любви».

   «Любовь — это и есть жизнь, — подумала Тина, — и я буду жить дальше, что бы там ни было в прошлом. Возможно, союз с Конрадом не принес бы мне ожидаемого счастья. Я обманулась бы, как эта юная женщина, поникшая в растерянности, точно подрезанная косою трава. Я продолжу свой путь и построю новое счастье!»

   — Думаю, вы должны найти в себе силы уйти от него. Дайте ему желаемую свободу, не невольте. Пусть он поймет, что ему надо в жизни, разберется в себе. Если решит, что вы и Мелисса — то главное, без чего немыслимо его счастье, он вернется. И, возможно, станет другим.

   — А если нет? — испуганно произнесла Джоан, глядя в серьезные серые глаза Тины, которые на фоне зеленых лугов и голубого неба приобрели яркий аквамариновый оттенок.

   — Тогда не знаю…

   — Вы правы, — грустно промолвила молодая женщина, а сама думала: «Кто счастливее, кто несчастнее, я или Тина? Той солгали, но она хоть день или два была счастлива по-настоящему, изведала все до конца, пила из колодца любви. А я? Тешилась иллюзиями, которые так ни на миг и не стали реальностью…»

   Обе женщины были несказанно рады тому, что открыли друг другу душу. И Джоан, и Тина давно чувствовали себя одинокими, а теперь у каждой появилась собеседница, даже больше — подруга. Джоан знала и видела больше в силу того, что жила в крупном городе, зато в Тине чувствовалась особая мудрая задушевность, черта, унаследованная от Дарлин. Они болтали, смеялись, гуляли, позабыв о миссис Макгилл. Джоан призналась, что меньше всего думает о наследстве: зачем оно ей — в Австралии? Она звала Тину в гости в Сан-Франциско, уверяя, что будет очень рада, в чем Тина, несмотря на зародившуюся дружбу, все-таки сомневалась: пройдет время, Джоан захватит другая жизнь, ей станут близки другие люди. Многое кажется незаменимым в какое-то мгновение, но потом все забывается, и человек удивляется прежним привязанностям и чувствам. Тина жалела, что край, в котором гостила молодая американка, не давал представления о настоящей Австралии с ее многообразной диковинной природой, хотя кое-что Джоан, разумеется, видела: в Сиднее, куда причалил пароход, а после — в окошко поезда.