– Все умирают, Маш. Когда‑нибудь. Даже бессмертные.

– Ты говоришь страшные слова…

Машка опять пугается. Теперь уже меня.

– Может, и страшные. Но это правильные слова. Вот я лично не собираюсь жить вечно. А ты?

– Меня не обучали этому.

– Тогда понюхай цветочек, – на Машкином лице такое выражение, словно я предложил ей прыгнуть в каньон. – А не хочешь, так иди на… погуляй, короче.

Мы еще не так близко знакомы, чтобы я учил ее таким словам.

– А ты?

Машка уже стоит. Готова к прогулке.

– А у меня есть незаконченное дело. В постели. Давай сюда мой плащ!

И я остался один. Машка ушла к колодцу. Истерика на тему: Мы все умрем! отменяется. Вот и хорошо. Нет у меня настроения возиться с истеричкой. И гулять по пятачку в двадцать соток тоже не хочется.

Не люблю, когда меня резко будят. Все время кажется, что не дали досмотреть самое интересное. Так и хочется послать будителя, укрыться с головой и настроиться на вторую серию. Иногда так и делаю. Иногда получается. Если не мешают.

Получилось.

Меня трясло и крутило. Наверно, так себя чувствует кот в стиральной машине. Была когда‑то такая реклама. Там черного кота загружали в машину вместе с черными носками. Рабочий режим. В паузе – японка энергично пилит скрипку. А на выходе получили белоснежные носки и белого пушистого кота. Так и не понял, чего там рекламировали. Натаха говорила, отбеливатель. Ларка – стиральную. А Лева… ну, у Левы всегда проблемы с бабами. Вернее с их количеством. Ему все мало.

– Тебе бы хозяином гарема родиться, – прикалывались пацаны над ним.

– Четыреста лет назад у меня был самый большой гарем в Персии, – отвечал он им.

Может, тоже прикалывался, а может… Реинкарнацию еще не отменяли. Говорят, некоторые помнят свои прежние воплощения. Или говорят, что помнят.

Похоже, меня занесло не туда. И мыслями, и телом. Как затянуло в воронку римусо, так и несет. Все выше и выше. Дорога стала не толще нити, а караван на ней и не разглядеть.

Только моргнул и нет уже ничего. Темно. Как безлунной ночью. И беззвездной к тому же. В воронке меня крутит или на лифте поднимает, непонятно. Да и без разницы.

Если это сон, то лучше б мне проснуться, а если совсем наоборот, то самое время лечь и увидеть интересный сон.

Эй, кто там отвечает за этот аттракцион? Мне скучно! Делайте чего‑нибудь или верните бабаки!…

Кажется, моя наглость подействовала: что‑нибудь начало делаться.

Темнота куда‑то исчезла. Вместе с воронкой римусо и тем, что там со мной вращалось. Появился густой туман. Видимость на длину руки.

Раздались аплодисменты. Сначала – жидкие, потом переходящие в овации. Интересно, за что это мне? Я ведь ничего такого не сделал. Послышались какие‑то голоса. Слов не разобрать. Многоголосое бормотание. Пытаюсь понять, будто от этого зависит моя жизнь. В сумятице голосов улавливаю знакомый. Чей, не помню, да это и не важно. Слова важнее. И я цепляюсь за них, ищу смысл. Как цеплялся когда‑то за осыпающийся карниз и лихорадочно искал опору. А до земли было пять этажей.

Многоголосица становится слаженным хором, что скандирует одно‑единственное слово. Аплодисменты задают ритм. Слово почти понятное, почти знакомое…

– Ларт, ларт!

Еще немного и я пойму, что это такое, еще немного…

– Ларт, ларт.

Зов, от которого не отмахнуться, не…

– Слышу, иду, – хочу крикнуть я, а голоса нет. Только хрип.

И оглушительный, рвущий барабанные перепонки крик:

– Ларт!

Меня подхватывает вал оваций и с размаху швыряет в темноту.