|
Они его мяли, щипали, растирали, похлопывали, царапали, тёрли пятки чем-то шершавым. Они работали не только пальцами, но и мочалками, щипчиками, скребками. Прошептав на ухо, чтобы он не шевелился, прошлись бритвою по вискам и по шее, убирая мальчишеский пух. Стремительно, в три-четыре движения выбрили подмышки. Почему-то ему казалось, что они особо отнесутся к родимому пятну на ягодице, но нет. Когда ласково-деловитая пятёрка пальчиков подобралась к мошонке, стерженёк его жизни испуганно ожил и отвердел. Одновременно началась с помощью смоляной клизмы, наполненной очистительным маслом, разработка его заднего устья. За недолгое очень время Мериптах, кусая губы (не от стыда, но от какой-то физической неловкости), дважды обжигающе выстреливал из острия своих чресел. Драгоценные капли достались в разных долях трём работницам, и они позволили себе кратко повеселиться, размазывая по щекам и шеям подарки наследника.
Этим необычным омовением всё не закончилось. Были ещё густые гребни для окончательного вычёсывания волос, были кисточки с золото-коричневой краской для придания формы глазам, был, наконец, первый в жизни парик, на диво подошедший по размеру, из лоснящегося, лакового волоса, с керамической пирамидкой ароматического масла на макушке, а также богатый нагрудник и две дюжины браслетов, золочёные ремни на сандалиях. И вот сын появляется перед своей матерью. Они смотрят друг на друга, и невозможно определить, кто из них прекраснее.
Мериптах, наверное, удивился бы, если б узнал, что в то время, когда он претерпевал это невообразимое обихаживание, его отец, князь Бакенсети, на своей половине занимался тем же самым. По своей воле. И под собственным же командованием. Громко кричал на слуг и раздавал затрещины. — Мы успеем, господин, успеем, — успокаивал его Тнефахт. — Процессия повернула у стен дворца и теперь пойдёт вокруг, вдоль внешней стены и через центр города. Кроме того, будет ещё и обязательная казнь, у меня всегда наготове пара подходящих преступников, один брадобрей и его ученик. Лежащего на каменной скамье князя окатывали водой из кожаных вёдер. Он зажмуривался и спрашивал: — Как ты думаешь, почему он приехал? Он снова хочет видеть меня? Главный советник скрёб пальцами пухлую щёку. — Конечно. Вы ведь не смотрели друг на друга уже больше трёх месяцев. С той поездки в столицу. Бакенсети счастливо отфыркивался. — Он снова хочет видеть меня. Хо-очет. Всё-таки то счастливое былое не может исчезнуть бесследно, просто оттого, что я сделался теперь не так молод, как прежде, правда? — Разумеется, господин. — Но, может быть, тут какая-то другая причина? На меня донесли, оклеветали... Не из-за смерти ли Гиста он здесь? — Нет. Думаю, известие об этой смерти только сегодня утром пришло в Аварис, а ведь надо ещё собраться, доплыть. Тут другая причина. — Да, другая. Соскучился. Мы плохо расстались в последний раз. Он тоже страдал. И решил меня удивить. Он любит удивлять. Уже когда устанавливали на голове и украшали соответствующим образом парадный парик, князь сказал своему помощнику, понизив голос и глядя внимательно в глаза: — И надеюсь, ты не забыл о главном. У тебя всё готово? Тнефахт поклонился с улыбкой, показывая, что он знает своё дело, и для ситуаций, подобных сегодняшней, у него всегда что-нибудь припасено. — Это легко будет выдать за несчастный случай, господин. Князь встал: — Где Мериптах? Этот же вопрос, но уже самым свирепым тоном был повторен на крыше дворца дрожащему начальнику ливийской охраны и учителю Ти. |
