— Утешьтесь, мое сокровище, — сказал он ей голосом, который, как ему думалось, был исполнен спокойствия.

— Я никогда не слышала о чем-либо подобном, — шепнула Пентакоста, позволив слезам скатиться по ее закрасневшимся от деланного смущения щечкам. — Это было хуже, чем изрыгающий проклятия дьявол. — Она неуверенно пошла вниз по ступеням и вдруг, вся дрожа, прижалась к нему: — Волшба. Она еще здесь.

— Она слабеет, — заверил ее Беренгар, опасливо озираясь. — Вы уже выглядите много лучше, чем раньше.

Наверху вновь простонала Осита, и Пентакоста ускорила шаг.

— С вами я не боюсь, — произнесла она слабым голосом. — Вы мой защитник, дорогой Беренгар. Я знаю, что могу ввериться вам. У меня нет в том ни малейших сомнений.

«Идиот, — подумала она про себя, заметив, как он вспыхнул от удовольствия. — Ему можно внушить что угодно».

На площадке нижнего этажа она вновь задрожала.

— Волшба исходила отсюда. Отсюда извергалось адское пламя и, клубясь, поднималось наверх. Я только теперь это поняла. Отсюда, конечно отсюда!

— Отсюда? — переспросил Беренгар, стараясь не глядеть на дверь, ведущую в обиталище чужеземца.

— Да, — Пентакоста судорожно вздохнула. — Ах, Беренгар, уведите меня от этого страшного места. И проводите туда, где я смогла бы забыться. Например, в южную башню. Там, в женских покоях, вся эта гнусность, надеюсь, будет мне уже не страшна.

— В женских покоях? — повторил Беренгар, чувствуя, что от него уплывает удача. — А почему бы нам… — Тут его осенила блестящая мысль: — Почему бы нам не заглянуть в кухонный зал? Вам просто необходимо чем-нибудь подкрепиться, ведь эти жуткие переживания отняли у вас столько сил!

Ему, конечно же, не хотелось, чтобы драгоценное внимание его спутницы расходовалось на такую прозаическую вещь, как еда, однако в женских покоях она вообще стала бы недосягаемой для него, и заход в кухни был, безусловно, меньшим из угрожающих их сближению зол.

— Кухонный зал? — спросила с деланным беспокойством она. — Как я могу решиться на это? Все, кто там будет, увидят мое ужасное состояние, начнутся расспросы, а мне сейчас совершенно не хочется ни с кем говорить.

Это было притворством. Пентакоста желала огласки, но сознавала, что должна быть подавленной и молчаливой, как и положено жертве волшбы.

Беренгар приосанился, погладил ей руку и засопел, с излишней заботливостью поправляя венчик в ее волосах.

— Я объясню им все сам, — заявил он. — Вам не придется себя утруждать, дорогая.

— Как вы добры, — пробормотала она и снова прижалась к своему спутнику, хотя они уже шли через плац, привлекая к себе удивленные взгляды.

Лаус, старший повар крепости, находился в деревне, выбирая к завтрашнему ужину живность. Его помощник Ифор разделывал двух коз и одновременно присматривал за работой посудомоек и пекарей. Младший пекарь взбивал масло, двое других просеивали муку, а возле печи восседал брат Эрхбог, перед которым лежал клин сыра и стоял кувшин с пивом.

— Что, во имя пылающих кораблей? — вскричал сердито, заметив вошедших, Ифор. — Что вы воображаете о себе, осмелившись заявиться сюда?

— Высокородная госпожа! — воскликнул один из пекарей, поймавший взгляд Пентакосты.

При этих словах Ифор тут же склонил голову, а брат Эрхбог вскочил со своего места, мелко крестясь и сверля вновь прибывшую парочку яростным взглядом.