Спорить он не стал — времени не было. Прихватив полотняный мешок с обедом и жестяную флягу, наполненную тем же кислым вином, юноша поспешил к дверям.

В лучах утреннего солнца Громхеорт казался таким же сонным, каким чувствовал себя Леофиг. Лишь немногие прохожие могли слышать птичье пение, которым стаи пернатых встречали рассвет.

И кауниан среди этих немногих не было. Почти всех светловолосых жителей города согнали в отдельный квартал — с четверть того района, что занимали они прежде, — и вдоль ограды этих выселок прохаживались альгарвейские жандармы, выпуская в город только тех, кто выходил на заработки. Дорожные рабочие относились к этой категории. Шлюхи тоже.

Леофсиг махнул рукой Пейтавасу, который спорил о чем-то с жандармом у ворот. Светловолосый дорожник помахал ему в ответ и, когда жандарм наконец отвязался, вместе с Леофсигом двинулся к западным городским воротам.

— Тебе не следовало бы обходиться со мною как с человеком, — промолвил Пейтавас на своем языке. — Этим ты настроишь против себя и своих соплеменников, и рыжиков.

«Как с человеком». Каунианский язык мог временами быть безжалостно точен. Во всяком случае, тонкие оттенки смысла он передавал лучше, чем безалаберный фортвежский.

— Я бы не сказал, что это противоречит истине, — ответил Леофсиг тоже по-кауниански.

— Знаю, — отозвался Пейтавас. — Это доказывает мою правоту, не так ли?

Больше он ничего не сказал, как Леофсиг ни пытался его разговорить, и нарочно забрался в другую подводу, чтобы не ехать вместе с юношей. Тот пробурчал себе под нос что-то нелестное. И что прикажете делать с человеком, который не желает, чтобы с ним обходились по-людски? Что каунианин может пытаться защитить его, юноше даже в голову не пришло.

К тому времени, когда они добрались до места, и тем более когда рабочий день закончился, Леофсигу уже было все равно. Когда рабочие ехали обратно в Громхеорт, на одной подводе с юношей не оказалось ни единого каунианина, но и это его не смутило. Протаскав булыжники целый день, Леофсиг почти засыпал на ходу.

В надежде не только смыть грязь и пот, но и слегка встряхнуться, окатившись сначала горячей, а потом ледяной водой, он раскошелился на медяк и заглянул по дороге в общественную баню близ герцогского замка. Стоя под дырявым ведром, Леофсиг даже не пытался представить себе обнаженных красавиц на женской половине бани и лишь тогда понял, как сильно устал.

Одной из этих красавиц, как обнаружилось на выходе, была Фельгильда. Расчесывая еще мокрые волосы, она вышла с женской половины как раз в тот момент, когда Леофсиг переступил порог. Юноша сделал вид, что не заметил ее. Это помогло — на пару секунд, не больше.

— Леофсиг! — резко окликнула она.

— О… Фельгильда!.. — отозвался юноша, пытаясь изобразить удивление. Так страшно ему не было с того дня, как альгарвейцы разгромили его полк вскоре после начала войны. — Э… как дела?

Он догадывался, что сейчас услышит нечто. Во всех подробностях.

— Видеть тебя больше не желаю! — выпалила Фельгильда. — Слышать тебя больше не желаю! Чтобы ты провалился! После всего, что между нами было… — Будь у нее в руках нож, она не раздумывая вонзила бы его Леофсигу в грудь. — Как у твоего отца наглости хватило!

Поскольку Леофсиг понятия не имел, что там придумали его родители, он промолчал с самым невинным видом. Похоже было, что помолвка разорвана надежно. Юноша надеялся, что Фельгильда сама объяснит, в чем ему следовало чувствовать себя виноватым, и девушка его не разочаровала.