Медиум ничего не ответила, и Бишоп посмотрел на нее с тревогой. Она застыла в кресле, как‑то напряженно подавшись вперед.

– Миссис Метлок! – повторил металлический голос.

– Замолчите, Маринкер! – резко оборвал его Бишоп. И более мягко добавил, обернувшись к медиуму: – Эдит? Вы что‑нибудь чувствуете?

Она, не отрываясь, все смотрела и смотрела перед собой, голос ее прозвучал еле слышно:

– Она здесь, Крис. Она... о Господи! – Ее тело содрогнулось. – Неужели вы не чувствуете? Она нарастает. Она окружает нас со всех сторон!

Бишоп осмотрелся: нет, он ничего не чувствовал, а сквозь тонированное стекло было почти ничего не видно Он быстро отстегнул маску и сдвинул ее на затылок.

Почувствовав, что наконец‑то началось, военные и техники беспокойно поглядывали друг на друга. Джессика ощутила страшную слабость – слабость, вызванную страхом. Какое‑то чувство, похожее на интуицию, но более сильное и определенное, подсказывало, что им угрожает опасность гораздо большая, чем в прошлый раз, что теперь они еще более уязвимы, а силы, которыми они собираются противодействовать Тьме, ничтожны. Девушка схватилась за Пека, чтобы не упасть. Он поддержал ее и переключил свое внимание на двух человек, сидящих перед котлованом. Бишоп сбросил маску и все оглядывался, как будто что‑то искал.

В пункте управления Маринкер раздраженно отчитывал своего радиста:

– Неужели нельзя убрать эти чертовы помехи? Я совершенно не слышу, что они там говорят.

– Я пытаюсь, сэр, но ничего невозможно сделать. Боюсь, что это атмосферные помехи, – связь с вертолетами тоже нарушена.

Маринкер избегал встречаться глазами с Сикльмором, чтобы не выдать свою странную тревогу. Он мысленно проклинал себя за собственную глупость и надеялся, что никто не замечает, как дрожат его руки.

– Бишоп, у вас что‑то не так? Вы меня слышите? – в который раз спрашивал он. Но в ответ услышал только непрерывное потрескивание.

Шум помех стал непереносимым, и Бишоп сорвал наушники. Почему стало так темно? Он прищурился, внимательно оглядывая площадку. Не потому ли, что горело только несколько прожекторов? Или воздух стал таким непроницаемым не только по той причине, что наступила ночь? Он поморгал, протер глаза, но все же не смог уловить никакого заметного изменения в освещении. Возможно, это похожее на галлюцинацию напряжение нагнетают сами люди, присутствующие на площадке, и ложный страх вызван не чем иным, как скрытой формой массового психоза.

– Эдит, я ничего не вижу.

– Она здесь, Крис, здесь.

Боковым зрением он заметил, что слева от него что‑то мелькнуло. Он быстро повернул голову в ту сторону. Ничего. Снова какое‑то движение, на этот раз справа. Но и там ничего...

Эдит откинулась в кресле, крепко сжав руками края сиденья. Ее дыхание стало прерывистым.

Незащищенное лицо Бишопа обдало холодом, вызвавшим покалывание в порах и стянувшим кожу. Холод пробирался внутрь, сковывая все тело. Снова какое‑то движение – на этот раз он успел заметить что‑то похожее на дымку. Она промелькнула перед глазами, как прозрачная вуаль, и растаяла при попытке сосредоточить на ней взгляд. Раздался звук, похожий на шум ветра, внезапно вылетающего из‑за угла. И пропал. Тишина. Огни померкли.

Надеясь, что микрофон сработает, Бишоп сказал:

– Это началось. – И больше ни слова.

В пункте управления услышали только раздражающий шум помех. Все приникли к окну, пытаясь рассмотреть две "фигуры в белом, как вдруг Маринкер сказал:

– Проверьте прожекторы – кажется, они тускнеют.

Один из техников повернул регулятор, и прожекторы загорелись ярче. Но постепенно, почти незаметно, начали снова меркнуть.

Эдит сдавленно застонала. Бишоп хотел протянуть к ней руку, но не смог пошевелиться.