— Не сказал бы. В нем ведь слишком много калорий.

— Наркотики?

— У меня были такие подозрения, и я не мог допустить, чтобы мое имя в какой-либо связи упоминалось рядом с именем наркомана. Не знаю.

— Пожалуйста, напишите ее имя.

— И прежде чем вы уйдете, сэр, — вставил Марино, и я распознала в его тоне нотки «плохого копа», — позвольте еще один вопрос. Вы уверены, что речь в данном случае не идет о самоубийстве? Предположим, она уничтожает, предает огню все, что у вас есть, и сама гибнет в пламени пожара? У нее не было причин совершить нечто в таком духе?

— Если уж на то пошло, я ни в чем не уверен, — ответил Спаркс, останавливаясь у двери.

Марино тоже поднялся.

— Что ж, не очень-то вы нам и помогли. Напоминаю, что мне нужно увидеть ваши билеты и квитанцию за парковку. И думаю, у АТО возникнут вопросы по поводу обнаруженного в вашем подвале виски и автоматического оружия.

— Я коллекционирую оружие периода Второй мировой войны, и все оно приобретено совершенно легально и зарегистрировано, — сдержанно выговорил Спаркс. — Что касается бурбона, то я купил его на одном заводике в Кентукки лет пять назад. Они сворачивали бизнес и, наверное, не имели права совершать такую сделку, а мне, видимо, не следовало его покупать. Но... что есть, то есть.

— Полагаю, у АТО есть дела поважнее, чем ваши бочки, — сказал Марино. — Так что, сэр, если квитанция и билеты у вас с собой, то будьте любезны передать их мне.

— Что дальше, капитан? — Тяжелый взгляд Спаркса уперся в Марино. — Прикажете мне раздеться и подвергнете обыску?

Марино выдержал его взгляд, не дрогнув.

— Сначала вам придется поговорить с моим адвокатом, — продолжал, не дождавшись ответа, Спаркс. — А потом я с радостью окажу вам любое содействие.

Я поняла, что пришло время вмешаться.

— Капитан, разрешите мне поговорить с мистером Спарксом наедине.

Не ожидавший такого подвоха с моей стороны и явно раздраженный, Марино молча повернулся и вышел за дверь. Несколько цесарок устремились за ним. Мы остались вдвоем. Спаркс был поразительно красив — высокий, подтянутый, с седыми волосами. Его глаза напоминали янтарь, черты лица отличались аристократизмом, прямой нос придавал некоторое сходство с Джефферсоном, а кожа была темная и гладкая, как у юноши. То, как он сжимал рукоять кнута, вполне соответствовало его настроению. Кеннет Спаркс был способен прибегнуть к насилию, но, насколько я знала, никогда не переходил опасную черту.

— Ну? Что вы задумали? — недоверчиво глядя на меня, спросил он.

— Я лишь хотела уверить вас, что разногласия между нами, имевшие место в прошлом...

Он покачал головой и не дал мне закончить.

— Прошлое — это прошлое.

— Нет, Кеннет. Уверяю вас, я не испытываю к вам никаких враждебных чувств. То, что происходит сейчас, никоим образом не связано с нашими спорами.

Однажды, в ту пору, когда Спаркс проявлял больше интереса к издаваемым на его деньги газетам, он обвинил меня в расизме после того, как я опубликовала статистические данные об убийствах в среде афроамериканцев. Мне лишь хотелось показать связь между убийствами и такими явлениями, как наркотики, проституция или обычная внутриобщинная ненависть.

Его репортеры вырвали несколько моих цитат из контекста, исказили остальное, и все закончилось тем, что вечером Спаркс вызвал меня в свой роскошный офис в центре города. Я до сих пор помню, как меня ввели в огромный кабинет с дорогушей обстановкой в колониальном стиле и свежими цветами в вазах. Магнат приказал мне, как будто имел на то полное право, демонстрировать в дальнейшем большее уважение к черному населению и публично опровергнуть собственные данные и оценки.