В любом случае нелюбопытство окружения Дока вполне устраивало. Кроме того, к вечеру в свите папы остались лишь единицы из тех пресвитеров, что встречали его вчера в аэропорту. Наверное, решили поисследовать город на предмет чего‑нибудь экзотического. Например, украинской горилки с перцем. Так что и приставать к Доку с ненужными расспросами было почти некому. Но расслабляться было рано. Предстоял вечер дня сегодняшнего и почти весь день завтрашний. А это масса времени и для того, чтобы где‑то проколоться, и для того, чтобы Дед успел попытаться осуществить свои опасные и нежелательные планы.
Прокол чуть не произошел после ужина. Кстати, подавали за ужином и вино из монастырских подвалов, и вино неплохое. Так что в бытовом плане Доку жаловаться было не на что: его и кормили, и поили, и спать ему мягко стелили. Едва окончилась трапеза, к Доку подошел тот самый кардинал, который, Док запомнил, вначале смотрел на самозваного аббата весьма подозрительно и, что хуже, как опять же запомнил Док, весьма проницательно. Но все же на этот раз кардинал не хмурил бровей, а, напротив, улыбался ласково и, приближаясь, делал Доку знак рукой, чтобы тот не вставал навстречу. Док все же поднялся со скамьи.
– Именем Иисуса, – по‑латыни приветствовал Дока кардинал иезуитским паролем.
А Док не знал, не помнил отзыва на этот пароль. Но он уже успел насмотреться, как обычно ксендз меньшего ранга приветствует ксендза ранга более высокого. Он склонил голову и сложил руки в надежде, что и такая разновидность приветствия сойдет. Сошла.
– На каком языке мне можно будет поговорить с вами? – любезно поинтересовался кардинал, который, очевидно, не желая отставать от своего патрона, тоже был полиглотом.
– На латыни, – скромно ответствовал Док, – или на гуарани, – здесь он решил, что небольшая доля юмора в общении двух коллег даже по такой ответственной работе, как служение Богу, не повредит. И тут же добавил, отрабатывая свою шаткую, но единственную легенду: – Немецкий, язык детства, я почти забыл, а на испанском говорить приходится хорошо, если раз в год. Так что и этим языком, увы, я не владею в совершенстве.
* * *
Кардинал Ружичковский не ошибся, увидев в странном иезуитском аббате интересного человека.
Ну неудивительно ли, что человек не может толком общаться ни на одном языке, включая, кстати, и латынь. У аббата был крайне странный выговор: если католическое духовенство говорило на этом языке мягко, плавно, по аналогии с ближайшими к латыни современными языками – испанским и итальянским, то аббат Мартин говорил так, как изъясняются медики, произнося диагнозы и выписывая рецепты – рублено, резко. Впрочем, это могло объясняться тем, что аббат был немцем по происхождению.
Аббат признался‑таки, что до поступления в орден он служил в армии. В Парагвайской народной армии. Он даже воевал когда‑то против аргентинцев. Там вообще, как узнал любопытный кардинал, постоянно шли стычки на границе из‑за контроля над серебряными рудниками. А вот теперь он проповедует среди местных аборигенов, населяющих болота Ла‑Платы и холмы Гран‑Чако. Народ дикий и плохо воспринимающий Истину. Они поклоняются божку Вицлипуцли, которого считают могущественнее христианского Бога, однако все же они заходят в единственный на всей огромной территории к юго‑западу от Байа‑Негро храм аббата Мартина, чтобы воздать жертвы и Иисусу Христу, которого, безусловно, ставят много ниже Вицлипуцли, но с которым тоже на всякий случай не желают портить отношений. Кубинские коммандос, приглашенные правительством Парагвая, занесли в эти дикие и редконаселенные места еще и культ вуду, так что отцу Мартину приходится прикладывать невероятные усилия для охраны поголовья своих кур, едва ли не единственного источника пропитания. Каждое полнолуние дикие и кровожадные гуарани совершают налет на прицерковное хозяйство, чтобы украсть и принести в жертву идолищу хохлаток и пеструшек. |